пауза. – Во всех смыслах.
С постным выражением лица мэр взял ножницы. Щёлкнул лезвиями, и перерезанная лента упала красной змейкой. В этот момент он посмотрел прямо на нас.
Дима отсалютовал ему пустой бутылкой из-под газировки. Градский наверняка видел его жёсткую, жестокую усмешку. Но блеск глаз могла видеть только я. Холодный, обещающий гибель блеск.
— Он же так этого не оставит, — прошептала, с ужасом думая о том, что будет дальше. – Дим… Он же нас… тебя…
— Его больше нет, — муж заставил меня повернуться вполоборота. – Он проиграл, Ника. И проиграл на этот раз не битву – войну. – Замолчал, смотря на меня. Я не находила сил сказать хоть что-нибудь. Платон тянул меня за подол, а я, загипнотизированная, сидела, не шевелясь. – Не зря тебя назвали Никой, — Дмитрий погладил меня от запястья до локтя. Потихоньку сжал его. – Богиня победы… Нахрена мне быть Богом, если у меня есть своя собственная богиня? Ника, — по внутренней стороне локтя пальцами.
Я выдохнула. Кольцом сомкнувшуюся вокруг Градского толпу журналистов с трудом сдерживала его многочисленная охрана. В какой-то степени мне было даже жаль его.
— Вы можете прокомментировать видео, которое мы только что видели?
— Что вы можете сказать людям, голосовавшим за вас?
— Вам стыдно, Иван Николаевич?
Градский вместе с охраной с позором двигался к выходу со стадиона, а вслед ему неслись вопросы. Десятки вопросов, ответить на которые ему было нечего. Из колонок опять полилась музыка, на сцене появились двое – девушка и молодой человек.
— Ника, папа! – не выдержав, Платон соскользнул с места и встал прямо перед нами. Я придержала его, боясь, как бы он не оступился. – Когда уже начнётся?
— Так уже началось, — Дима показал ему на сцену.
Одетая в аккуратное бирюзовая платье девушка поприветствовала собравшихся. Часть зрителей потянулась к лестницам, другие остались на местах. Мы тоже остались.
Я пересела на место Платона, Дмитрий приподнял его и посадил на моё.
— Смотри.
На сцене выстроились дети немногим старше брата. Молодой человек представил руководителя танцевального ансамбля, девушка объявила название. Платон сосредоточился на происходящем.
— Разве началось? Они же ничего не делают.
— Началось, — подтвердил Дима, и тут зазвучала детская песенка. Ребята начали танцевать, Мы с Димой одновременно повернулись друг к другу.
— А для кого-то закончилось, — взгляд в боковой проход, где скрылся Градский со своей свитой и следующие за ним журналисты, не оставившие ему надежды на то, что он сможет хоть что-нибудь скрыть.
Сразу же после концерта мы поехали в Луна-парк. Столько мороженого, сколько съела за этот день, не ела я никогда. Пока мы ждали у заборчика катающегося на детской «Ромашке» Платона, Дима обнимал меня за талию. Мы ели одну на двоих лакомку и говорили о мелочах. О том, что Платон действительно легко схватывает иностранные языки, об обоях, которые мы вместе выберем в детскую, о том, в какую школу он пойдёт осенью. Не говорили мы только о Градском. А после поехали домой.
День был настолько насыщенным, что брат уснул сразу же. Сама я сидела за кухонным столом с чашкой растворимого кофе и ловила обрывки доносящихся из кабинета фраз. Знала, что Дима разговаривает со своим другом. Как ни странно, страх пропал. Как ни искала я в себе его отголоски, их не было.
— Быстро, — вошёл муж в кухню с телефоном. – Семь кругов ада – курорт, Каштан. Его вывернут свои же. Он много кому задолжал.
Жестом Дима попросил налить кофе и ему. Я показала на кофемашину, но он дал понять, что хочет такой же, как у меня. Пока я доставала вторую чашку и заливала кофе кипятком, он продолжал разговаривать.
— Вытягивать его из этого дерьма никто не станет, — сказал он. Перехватил мой взгляд. Я несмело улыбнулась ему, он похлопал себя по коленкам. – Ладно, давай, Каштан. До связи. Набери мне утром.
Я поставила на стол кофе, но на колени к Диме не села. Вернулась на своё место и подвинула к мужу печенье.Взяв одно, он отправил его в рот и отпил кофе. Держал чашку, оттопырив мизинец. Как обычно. Было в этом что-то… аристократичное и настолько родное, что сердце заполнила тёплая нежность. Я улыбнулась. Он с вопросом кивнул.
— Мне нравится твой палец, — почему-то смутилась.
Дима неожиданно помрачнел.
— Смеёшься? – вопрос прозвучал грубо.
Я растерялась. Приоткрыла губы, чтобы ответить и не нашла подходящих слов.
— Почему смеюсь? – только и смогла спросить. Дима был всё таким же хмурым. – Прости, я…
Пересела к нему, взяла под руку и прижалась щекой.
— Мне правда нравится.
Он глянул на меня с подозрительностью. Видимо, сомневался, что я говорю правду. Но не найдя подвоха, расслабился. В уголках его губ появилась улыбка.
— Н-да?
Я закивала.
— Ой, подожди, — встала и, открыв шкафчик, взяла банку. Ложку из ящика. – Вот, — протянула ему ложку. Поставила банку на стол и сняла крышку.
— Это ещё что?
— Варенье, — пальцами вытащила клубничину. Ты же говорил, что любишь.
— И откуда оно?
— Сварила, — поднесла ягоду к его губам.
Смешной, он хмурился. В крупной ладони его была зажата ложка, брови сдвинулись к переносице. Мне захотелось засмеяться. Тронула клубничиной его рот.
Дима перехватил мою кисть и зубами забрал ягоду. По очереди облизал каждый палец и отпустил. Внутри было щекотно и тепло. Села рядом и вздохнула, когда муж сунул ложку в трёхлитровую банку. Привалилась к нему, прислушиваясь к звукам дома, вдыхая запах родного мужчины и сладковатый — клубники.
— Знаешь, — он облизал ложку и прижал меня к себе сильнее. Поцеловал в макушку, — даже лучше, чем в детстве.
— Да? – задрала голову.
— Да, — тронул мои губы