Что ж, да сбудется месть! Лучшая, сладчайшая расплата за молчание. Пусть гадина живет. Но вся Испания узнает, что свой последний и лучший сонет дона Диего де Эспиносы был посвящен Ане де Теруан. А мужу… мужу она что-нибудь в уши напоет. Придумать времени хватит.
Бумага выплывет не сразу после смерти поэта. Которая случится… сегодня! Не прямо сейчас: яд действует медленно, и это хорошо. Любимое лицо должно остаться в памяти не перекореженное мукой.
Ана улыбается, поднимается с подушек. У нее небольшой разговор к поэту, что увлечен разговором с соседом справа. Никто не смотрит… Итальянский порошок без следа растворился в бокале. Дело сделано! Теперь можно и поговорить. Неважно, о чем. Просто – насмотреться на всю оставшуюся жизнь в угольные бездны глаз.
– Я все собиралась спросить… Почему вы не пишете прозу?
Диего задумался. Надолго. На мгновение стало страшно – вдруг яд слишком силен, и любимый рухнет прямо сейчас? При ней! Она этого не перенесет! Но с милого лба уходит вертикальная черточка, изредка рисующаяся при напряженном раздумье.
– Простите, что долго молчал. Вы задали хороший вопрос, из тех, что сам себе я загадать не догадался. Мне самому был интересен ответ! А он таков: оттого, что не чувствую сопротивления слова, его нежелания принять назначенную мной форму. Кстати, потому мне и скучны Кеведины стишки. В них нет борьбы, а значит, нет и жизни…
Диего слегка улыбается. Теперь он не сонный, не усталый, не едкий – как обычно в Академии. Напоследок шелуха слетела, и осталась лишь грусть пополам со светлой иронией. Таким он и останется в ее памяти – навсегда!
Запасной желудок, ловчайшая пасть – угрюмо шагает рядом. Настроение – в унисон покровителю. Что за день! Всех словно подменили. Чего стоит донья де Рибера, запросто бегающая между столами, успевая улыбнуться каждому, но норовящая заболтать его, Диего, до смерти. Хотя обычно блюдет достоинство так, что зубы сводит. Зато балабол-объедала заткнулся…
Ага, живот поглаживает. И это не жесты довольного плотной трапезой человека.
– Что с тобой? Может, свести к знакомому врачу? Из тех, что у меня астрономию слушали. По старой памяти – не уморят.
– Не стоит.
– Право, на тебе лица нет!
– Ну уж и нет… Поверьте, дон Дьего – если б я хотел, давно б засунул в глотку палец. Лучшее лекарство от переедания, надежней не придумано. Но по мне, так лучше брюхо полное и больное, чем пустое и здоровое.
Диего поднял бровь.
– Правда, ничего страшного…
– Тогда до завтра. Если станет хуже, вспомни, что моего знакомого насмерть залечивать никто не будет. Чревато.
– Точно… Но я уж лучше потерплю.
Наутро – разлившийся по небу багрец отражается в камнях мостовой – возле университетских ворот молодого преподавателя перехватил человек, несмотря на палящее солнце кутающийся в плащ.
– Милостивый сеньор!
– Чего вы хотите, сударь? – Сударь явный пикаро, но это не повод хамить.
– Вы, верно, еще не знаете… Наш общий приятель помер поутру от желудочных колик, да примет Господь его прожорливую душу.
– Так.
В животе – тяжесть. Рыцарь продержался месяц, алькальду Эспиносе нужно выстоять еще три дня. Но он уже мишень…
– Вижу, сеньора это не удивляет?
– Нисколько. Мы не вечны, и пусть наш общий знакомый ушел рановато… Вы к чему?
Пикаро глубоко вдохнул, словно нырнуть собрался.
– Готов занять вакансию. За шестнадцать реалов в месяц и благородное обращение берусь ловко принять в себя любую назначенную милостивому сеньору пищу.
– Шестнадцать реалов – это вдвое от солдатского!
– Точно. Так я рискую брюхом, а раны в живот самые поганые, спросите любого ветерана. Мало что помрешь, так намучишься.
– Весомый аргумент. Уговорились.
Десяток шагов – а навстречу старый знакомый. Который не замечает дружеского приветствия, но сжимает эфес шпаги так, что пальцы побелели.
– Антонио! У тебя неприятности?
У него точно неприятности. И ведь придется дурака вытаскивать, ради сестры. Нужно предупредить – сразу после передачи бумаг, пристроить на корабль, скажем, в Англию… Додумать Диего не успевает. В лицо бьет перчатка из тяжелой кожи. Больно.
– Вы негодяй, недостойный жизни на этой земле. Я утверждаю, что вы лжец, изменник и еретик, и готов отстоять свои слова с оружием в руках.
– Я вовсе не собираюсь с тобой драться. По крайней мере, сейчас. Ты пьян или безумен.
– Ну а я собираюсь! И если ты не вынешь свой вертел, зарежу, как барана!
Диего оглянулся. Вокруг собирается толпа, отовсюду несется легкий на подъем школярский люд. Деваться некуда, слава труса для уличного судьи – смерть. Господи, небо-то какое… Впрочем, лейтенант королевских галер обречен. Быть может, он уже знает? Предпочитает смерть – изгнанию, желает расквитаться с законником, сломавшим жизнь? Быть по сему!
– Господа профессура, почтенные студенты! – объявил Диего. – Будьте свидетелями – я подвергся нападению, а потому принужден защититься…
Приятели Антонио переглядываются. Кажется, они собирались навалиться втроем на одного… Что ж, не то место, не то время. Теперь им остается только следить за поединком. Который неожиданно затянулся.
– И где твое хваленое мастерство? Как перед честными женщинами хвост распускать, ты хорош. А в темном переулке – жив благодаря помощи галерных офицеров!
Антонио говорит, теряет дыхание. Еще неплохо бы заставить его побегать. Как севильский тореро быка. Он ведь сильней, гораздо сильней, потому и запыхается первым.
– Что молчишь? Сейчас ты у меня попляшешь, как тот рисовальщик кругов у Кеведо! Только я тебя не прощу. Я жажду крови! Речь-то о чести, а не о силе удара в профиль!
Диего тоже желает крови. Немного, в самый раз, чтоб страх и боль заставили противника свалиться, и, быть может, выслушать. Берет измором. Отвел клинок от горящего гневом лица, согнул руку в локте и опустил к середине груди – чтоб меньше устала в долгом бою.
Кажется, Антонио не понимает, что такое диестро, пусть и начинающий. Дразнит… Через слово поминает «удар в профиль», поминая забавную сценку из «Похождений пройдохи Паблоса», в которой мерзейший Франсиско Кеведо высмеял геометрическую школу фехтования. Ему, верно, больше нравится стиль кабацкой драки: рази куда попало!
Вокруг – кольцо из людей, наполовину враги, наполовину друзья, все ждут развязки. За которой вполне может последовать общее побоище. Краем глаза Диего видит – хотя все внимание на лице противника – галерные сжимают эфесы, студенты шарят в карманах – там может быть все, от стилета до ручной мортирки, хотя обычны навахи и шпаги.[22]
Увы, натренированы могут быть не только мышцы. Холодный разум диестро оценил силу противника и не счел возможным удержаться. Ноги делают шаг, вооруженная рука резко выпрямляется…