В открывшемся полумраке «знакомые все лица» – отец Мефодия, лежащие на столе руки в рукавах памятного по первой встрече твидового пиджака Того Кто теперь владеет Волей шефа, бутылки коньяка и виски, две рюмки и ноутбук. Отец слегка размяк от рюмки «Курвозелья» и говорит медленно, с паузами:
– Теперь скажу, почему именно сегодня… Месяца два назад твой Васёк из «Химтранзита» был в одной конторе, которая сегодня всех поучает, как нужно «правильно» деньги делать, что б, значит, и «волки сыты» – налоги, то есть, и «овцы целы» – в «секретном кейсе», значит, что-нибудь осталось.
Крутые это ребята – они и в правительство бумажки и доклады разные строчат, да и наших в «Бридже» их фантазии почему-то интересуют… Так вот, как раз в это время там был и мой пока ещё патрон, Гусиевич. Он слышал, как расшаркиваются перед твоим Васьком тамошние боссы. Сам Мигунчик его «шефом» называл!.. А мой Васька сразу узнал – они вместе в «керосинке» учились, «твой» – на старшем, а «мой» – на младшем курсе.
И было там между ними какое-то смутное дело, мне неизвестное, как говорят, «то ли он украл, то ли у него украли», то ли девку не поделили – не знаю, со свечкой не стоял… Но только после этого дела «мой» «твоего» на дух не переносит!.. Говорит, что «на одном гектаре с…ь с ним не стал бы»… Вот до чего у них дошло! Да развела их судьба и, почитай, больше сорока лет не виделись… Или почти не виделись?.. Тоже темный вопрос… А в большой игре чем лес темней – тем злее партизаны… Нужно бы прояснить… Ну, это сейчас неважно!
А тут такая встреча! И велел он мне «поглядеть» да «понюхать» – кто же это такой теперь, твой Васек, что в такие конторы «дверь ногой открывает»… Ну, я тебя и сунул в этот НИИМотопром охраной ведать… Тебе от этого польза двойная. Во-первых, такой «огород»!.. Там даже дурак окучит… Не сердись, не про тебя я это, ты и в Сахаре свой ручеек откопаешь… А во-вторых, пора тебя «на лавку» ставить… Стар я стал… Сдавать дела пора… Но пока по-отцовски, да по-семейному, поучить тебя хочу…
Вчера сорока на хвосте принесла, что Старовыйнов в Мокву собрался. А у него с «Химтранзитом» давний контракт, ещё со времен, когда он «Ипотехом» был. И не исключалось, что эти Васи сойдутся «вась-вась». А Старовыйного зацепить – пол-Волглой командовать будешь…
И мой человек был в гостях позавчера у твоего «Васи» – нюхал воздух. Очень его допек там какой-то Цигнус дурацкими техническими вопросами на своем птичьем языке. Ведь у моего человека образование – три класса школы КГБ… А как там пахнет Карпычем, он так и не узнал… Вот я и решил тебя побеспокоить.
И документики, что ты сейчас принес, про многое сказали – там на столе лежит проект договора Василича с Карпычем, из которого откат как на ладошке виден… А еще ты мне и Петровича из Амгарска открыл – жирный омуль оказался. И в «Юкоси» теперь «подземный ход» будет…
Из кармана отца раздалась мелодия «Тореадора». Он вынул мобильник и отрывисто сказал:
– Да, слушаю… Письмо? Какое ещё письмо?.. Ладно, сейчас подойду.
Он встал, взял со стола бутылку «Курвозелье», поставил ее в бар, незамысловато замаскированный под книжный шкаф, кивнул на оставшуюся бутылку и, усмехнувшись, со словами:
– Не увлекайся, Мефодий! Я скоро буду, – направился к двери.
Глава 21
...
Об ответе Эверетта на первый вопрос моего письма, подковерной борьбе в Нобелевском Комитете, слабом знании правил деления академиком Алфинзбургом, о том, куда нобелиаты девают деньги, а также о роли программы «Время» в определении элементной базы квантовых компьютеров. Последний морок об отце и сыне.
Ты, я знаю, силен: ты бесстрашно сносил
И борьбу, и грозу, и тревоги, —
Но сильнее открытых разгневанных сил
Этот тайный соблазн полдороги…
Дальше ж, путник!..
Да что же это! Никак, и вправду закемарил? В голове плыли какие-то обрывки разговора и фамилии: Мигунчик, Гусиевич, Старовыйнов… И после таких-то моих снов кто-то ещё смеет утверждать, что я мало думаю о работе?! Да провались она в Тар-Тарары! Что, у меня других интересов нету? Вот ведь светится на экране моего монитора письмо от Него Самого!
Я отправил ему свою книгу два месяца назад, а третьего дня написал письмо, в котором спрашивал – дошла ли бандероль? – и задавал три «предметных» вопроса.
По поводу книги он написал, что получил ее, стандартно поблагодарил «за оказанную любезность», сообщил, что успел только пролистать ее и пообещал внимательно ознакомиться с «небезлюбопытным (так я перевел его оборот „not deprived curiosity“) ее содержанием, если обстоятельства позволят ему уделить этому достаточно времени».
Первый мой вопрос был достаточно традиционным и задан без особых надежд на существенную информацию – просто «для разгона». Сформулировал я его так: «Что было самым приятным для Вас, когда Вы узнали о присуждении Вам Нобелевской премии?»
Однако ответ оказался гораздо более содержательным, чем я предполагал. Эверетт написал, что он узнал об этом факте – «тайном соблазне полдороги» для всякого ученого, ибо такая награда отделяет ветвь восходящую от нисходящей на научном пути – из официального звонка из Стокгольма. Потом, уже «по своим каналам», он выяснил обстоятельства обсуждения этого вопроса в Нобелевском комитете.
Оказалось, что оно проходило в острой «подковерной» борьбе экспертов и членов Нобелевского комитета, весьма «по разному» относившихся и к месту его теории в современной физике, и к нему лично.
Как выяснилось, у него был очень сильный конкурент в борьбе за премию – Джим Килди, изобретатель и создатель первых «интегрированных микросхем». И при обсуждении страсти кипели фактически вокруг вопроса о том, что вызвало наибольшее ускорение компьютерного прогресса – «синица в руках» в виде интегрированной микросхемы Килди, или «журавль в небе» предсказанного на основании теории Эверетта квантового компьютера?
Узнав об этой закулисной стороне «премиального процесса», Эверетт, как он выразился, испытал особое удовлетворение, поскольку, как он считает, это продемонстрировало «победу той точки зрения, что плодотворная идея все-таки важнее, чем необходимые для ее достижения средства». Это отразилось и в том факте, что, хотя формально премия, «посвященная» именно компьютерному прогрессу и его творцам, была присуждена троим – «русскому» физику Дж. Алфинзбургу, «немцу» Герберту Креммеру и ему, Эверетту, но делилась она не поровну, его доля премии была не 1/3, а? Алфинзбург и Кремер получали по «четвертушке»!
Хотя этот славный русский и высказался в своем застольном спиче на банкете в духе старины Рейсслера – он, дескать, рад тому, что Нобелевский комитет не только знаком с рассейским менталитетом и фольклором, но и действует в его традиции – делить любимое дело «na troih» (именно такой транскрипцией воспользовался Эверетт и в письме ко мне).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});