Пишут, конечно, некоторые коллеги-нобелиаты, удостоенные этой награды вместе с ним, особенно часто тот симпатичный русский – Джорж Алфинзбург, который – после «третьей-не-последней!» – на лауреатском банкете в Стокгольме демонстрировал, как нужно «правильно» выговаривать это общепринятое международное название всех тех, кто живет на территории от Немана до Урала. «Нужно говорить не „русский“, а „рассеянин“», – поучал Джорж Алфинзбург. (Чем-то он очень похож на Дона Рейсслера. Может быть, столь же искренней живостью реакции?)
И, конечно, писал бывший шумный сорванец Оливер, в детстве так мешавший ему сосредоточиться на чем-то серьезном дома… После какого-то пустячного семейного скандала ушедший «бродить по свету», а потом столь сказочно вовремя вернувшийся в рубище блудного сына 19 июля 1982 года «в отчий дом», чтобы успеть отвезти его, умиравшего в одиночестве от сердечного приступа, в Фэрфеггс, где врачи сумели «сделать невозможное» и вытащить из «объятий костлявой»!
Впрочем, согласно теперь почти признанной трактовке той самой «нобелевской теории» его учеником Максом Тегмарком, ему не было суждено умереть ни тогда, летом 82, ни когда-либо в будущем.
Ни ему, ни любому из ныне живущих – согласно Тегмарку мы не умираем, а только переходим из одной ветви альтерверса в другую. Правда, оставляя при этом в покинутой ветви и всех своих скорбящих близких, и тайно радующихся недругов. Но это уже не наши проблемы…
Эту идею – «созданье ума Эверетта» – он сам подсказал Тегмарку и предложил подумать о методах ее проверки. Это была его единственная «зацепка» в поисках «решающего доказательства» справедливости своей теории в рамках существующей научной парадигмы.
Принципиальной преградой нахождения такого доказательства было то, что ветвление подразумевает разные исходы у одинаково поставленных экспериментов, а парадигма требовала «воспроизводимости результата опыта».
И в результате в сентябре 97 года появилась теперь почти классическая статья Тегмарка о «квантовом самоубийстве». Метод, придуманный Тегмарком, элементарно прост и, в то же время, абсолютно неприемлем для любого нормального человека.
Тегмарк предложил всякому, сомневающемуся в теории Эверетта, взять пистолет, сесть в кресло, и… «пустить себе пулю в висок»! И вот тут-то «Фома неверующий» обнаружит, что произошла осечка… Пусть он и дальше, советует ему Тегмарк, продолжает свои попытки. Интересно, – спрашивает Тегмарк, – на какой по счету осечке он поймет, что это его «везение» – не невероятная цепь случайностей, а проявление законов альтерверса Эверетта? И как он будет оправдываться за свое неверие перед собственной совестью, когда представит себе, сколько безутешных вдов и злорадствующих заемщиков он оставил «позади себя» в ходе этого эксперимента?
Любопытно, кстати, что это следствие самого первого представления о мультиверсе и альтерверсе оказалось столь важным и легко выводимым, что впоследствии многие, знакомящиеся с эвереттикой, извлекали его самостоятельно на самых первых этапах ее освоения, раньше, чем успевали извлечь подробности из первоисточников.
А реальный его, Эверетта, спаситель «в этом мире», его сын Оливер, и сегодня колесил по миру с гастролями своего знаменитого ансамбля «Водяные змеи». Он по-прежнему бывал дома, в Штатах, не чаще, чем там бывает рассейский Президент или, как называет эту дипломатическую персону одна из русских – скьюзи, «рассейских»! – подружек Оливера – «демократствующий царь».
Очень такое определение сложившейся в Рассее политической системы забавляло Эверетта. Как разъяснил ему знаток русского языка Барбур, кроме политической, была здесь и языковая тонкость – правильнее по-рассейски было сказать «демократический». А Ольга – так звали эту яркую девушку из новой Рассеи – сказала хлёстче… Острый взгляд и язычок были у этой подружки Оливера!
И, именно от него, Того Самого Хью Эверетта Третьего, Нобелевского лауреата «миллениумного» года, было это письмо, лежавшее в моем почтовом ящике вместе с десятком достойных только «дилейта» спамовских писулек!
Я так ждал этого письма и так боялся не получить его вовсе, что, когда наконец обнаружил его в своем почтовом ящике, долго боялся даже скопировать текст в электронный переводчик (я слабо владею аглицким и без переводчика понимаю только общий смысл) – мне все казалось, что я нажму «не ту кнопку» и письмо навсегда исчезнет в каких-то электронных дебрях.
Но, преодолев нелепый страх, я был вознагражден за это, как говорится, «сторицей» – письмо оказалось чрезвычайно информативным. И мне захотелось тут же сообщить кому-нибудь, что Сам Эверетт написал мне! Но кому я мог это сообщить? Разбудить среди ночи Василия Васильевича? Позвонить Илье Стефановичу?? Или, может быть, «обрадовать» такой новостью нашего вахтера Бориса??? (Последнее показалось мне самым забавным, хотя, если рассуждать логически, из всех моих знакомых именно он в это время и не должен был спать).
Как это ни было мучительно, пришлось смириться с «прозой жизни» и последовать совету великого нашего поэта Феодора Тамчева: «Молчи, скрывайся, и таи, и чувства и мечты свои… Покрепче двери затвори и в одиночку пир твори!».
Конечно, классика не следует понимать буквально и хавать батон краковской полукопченой, укрывшись одеялом, как это делал на военных лагерных сборах во времена моего студенчества один из наших курсантов, получив из дома посылку.
Но, согласитесь, с «пищей духовной» – совсем другой случай! Письмо Эверетта – это не колбаса из посылки! И для его лучшего «усвоения» можно – и нужно! – обеспечить себя комфортным одиночеством.
Что я и сделал – погладив пару раз заросшую мягкой шерстью голову Джима, пришедшего за очередной порцией ласки, выгнал его из комнаты, закрыл дверь и уже хотел было погрузиться в текст, который выдал мне мой компьютер, но очередная волна сна-морока заволокла глаза…
Все тот же кабинет. Темно – только сеточка «вечных капилляров» мерцает и переливается всеми оттенками от красного до желтого на экранах век. Глаза закрыты. Теплое блаженство разливается по телу от скользящего по пищеводу глотка великолепного виски. И добродушный голос:
– Ты почему эту американовскую бурду «Бурбон» смакуешь? Ведь вонючка первостатейная, сто очков паленой табуретовке даст! Выпендрежь все это, Мефодий! Но если уж пьёшь виски – бери настоящий шотландский товар, а не американовский самопал. Ладно, есть у меня одна бутылочка, я тебя в следующий раз угощу…
В открывшемся полумраке «знакомые все лица» – отец Мефодия, лежащие на столе руки в рукавах памятного по первой встрече твидового пиджака Того Кто теперь владеет Волей шефа, бутылки коньяка и виски, две рюмки и ноутбук. Отец слегка размяк от рюмки «Курвозелья» и говорит медленно, с паузами:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});