Читать интересную книгу На мохнатой спине - Вячеслав Рыбаков

1-е.

На переговорах с СССР Англия и Франция согласились дать гарантии странам Прибалтики, предложили перенести перечень гарантируемых стран в отдельный протокол и дали свою формулировку «косвенной агрессии».

3-е.

Советский Союз отказался дать гарантии Нидерландам, Люксембургу и Швейцарии и выдвинул свою формулировку «косвенной агрессии». У каждой из сторон по этому вопросу была своя правда. СССР настаивал на том, что своеобразной агрессией может быть захват Германией третьих стран фактически без их сопротивления и даже без возражений их правительств. Именно это после отпадения Словакии произошло с Чехией. СССР опасался, что ровно то же самое может случиться в Прибалтике. Англия же и Франция опасались, что советское определение «косвенной агрессии» может быть использовано СССР как оправдание нападения на страны Балтии по любому надуманному поводу.

Находившиеся на восточном берегу Халхин-Гола советские войска ввиду численного превосходства противника отступили к реке.

4-е.

Английский министр иностранных дел Галифакс заявил: «Наша главная цель в переговорах с СССР заключается в том, чтобы предотвратить установление Россией каких-либо связей с Германией».

5-е.

Прорвавшиеся на западный берег Халхин-Гола японские войска, опасаясь окружения со стороны атакующих советско-монгольских войск, начали отступление.

8-е.

Англия и Франция отметили, что договор в целом согласован. Началась дискуссия по определению «косвенной агрессии».

Японские войска вновь начали активные боевые действия и крупными силами атаковали советские плацдармы на восточном берегу Халхин-Гола.

10-е.

Английский кабинет принял решение попытаться достичь договорённости с СССР, «обеспечив свободу рук, чтобы можно было заявить России, что мы не обязаны вступать в войну, так как мы не согласны с её интерпретацией фактов».

14-е.

В Берлине начался фестиваль германского искусства. Гитлер использовал состоявшийся по этому поводу приём, чтобы лично, с подчёркнутой любезностью приветствовать советского поверенного в делах в Германии. В своём отчёте Астахов отметил, помимо этого, установившееся в последние недели небывало корректное, демонстративно уважительное отношение к СССР в немецкой прессе.

17-20-е.

В Англии состоялись переговоры министра внешней торговли Британии Хадсона и советника Чемберлена Вильсона с высокопоставленным чиновником германского ведомства по осуществлению четырёхлетнего плана Вольтатом. План Вильсона предусматривал заключение германо-британского пакта о ненападении, который освобождал бы Британию от обязательств по гарантиям, данным ею Польше и Румынии, и разграничивал бы сферы интересов и влияния Англии и Германии в Европе. Когда Вольтат поинтересовался, насколько эти идеи разделяет Чемберлен, Вильсон предложил пройти в соседний кабинет и получить подтверждение у самого премьера. Вольтат уклонился от прямой беседы под предлогом того, что не имеет полномочий для переговоров на столь высоком уровне. Планом предполагалось, что в обмен на британские уступки и признание Восточной Европы зоной германских интересов сама Германия обязывалась «не предпринимать акций в Европе, которые привели бы к войне, исключая такие меры, которые получат полное согласие Англии».

18-е.

Статс-секретарь германского МИДа Вайцзеккер записал в дневнике: «Игра последних дней – отношение к России и Японии. Россия сегодня ещё очень слаба, но высоко котируется на международной бирже. Мы делаем авансы. Четырнадцать дней назад я сам, согласно личному указанию фюрера, сказал русскому поверенному в делах, что они, если пожелают, могут стать нашими друзьями или врагами. Однако русские всё ещё питают сильное недоверие».

22-е.

Японский министр иностранных дел Арита и британский посол в Японии Крейги подписали в Токио соглашение, согласно которому Великобритания признала «свободу рук» Японии в Китае, а Япония в ответ пообещала не ущемлять в Китае британских интересов. Английское правительство заявило, что признаёт существующее в Китае положение и наличие там у Японии «особых нужд» по обеспечению и снабжению её вооружённых сил. Соглашение легитимизировало захваты Японии на материке и фактически её агрессию против Монголии и СССР. С советской точки зрения, это был «дальневосточный Мюнхен».

23-е.

Японцы после массированной артиллерийской подготовки начали крупное наступление на прибрежный плацдарм советско-монгольских войск.

Беседуя с послами Англии и Франции, Молотов отметил, что «три правительства уже достигли достаточного согласия по основным вопросам, чтобы перейти к изучению конкретных военных проблем». Он сказал: «Определение косвенной агрессии найдётся. Важнее определить форму и масштабы военного соглашения».

24-е.

Глава восточноевропейской референтуры отдела экономической политики германского МИДа Шнурре в беседе с советским поверенным Астаховым дал понять: если советская сторона не доверяет серьёзности германских намерений, то пусть она скажет, какие доказательства ей нужны. Противоречий между СССР и Германией нет. Однако «ни на эти, ни на последующие намёки советское правительство не реагировало».

25-е.

Лондон и Париж сообщили Москве о согласии начать предложенные ею военные переговоры.

Японские войска, понеся в ходе наступления серьёзные потери, вынуждены были отойти на исходные позиции.

Шнурре пригласил Астахова и Бабакина, советского торгпреда в Берлине, на неофициальный ужин в ресторан «Эвест».

26-е.

Состоялась их встреча. Шнурре заверил советских представителей, что «Германия готова предложить СССР на выбор всё, что угодно, – от политического сближения и дружбы вплоть до открытой вражды. Момент для этого исключительно благоприятный, и упущенная ситуация может не повториться». В своём отчёте по итогам встречи Астахов писал Молотову: «Я не сомневаюсь, что, если бы мы захотели, мы могли бы втянуть немцев в далеко идущие переговоры, получив от них ряд заверений по интересующим нас вопросам. Какова была бы цена этим заверениям и на сколь долгий срок сохранили бы они свою силу – это, разумеется, вопрос другой».

29-е.

Молотов телеграфировал Астахову: «Всякое улучшение политических отношений между двумя странами мы, конечно, приветствовали бы».

31-е.

В английском парламенте от имени правительства было публично заявлено, что соглашение об определении «косвенной агрессии» не может быть достигнуто, так как СССР «предлагает формулу, посягающую на независимость стран Прибалтики».

Породнимся?

Мы с Машей шли чуть позади сына, точно принца эскортировали на коронацию – а на самом деле готовы были каждый со своей стороны поддержать его, если что. Серёжка, припадая на недолеченную ногу и неумело опираясь на трость, сосредоточенно, как гусак, вышагивал впереди; его хоть и выписали, но для полного восстановления, сказал врач, понадобится ещё месяца три, а лёгкая хромота (это уже лишь мне на ушко) грозила остаться на всю жизнь. Восемь сбитых на счету, а на девятом споткнулся: уже раненный, уже теряя устойчивость, всё же достал японца на вираже, так что тот тоже задымил, но осталось неясно, рухнул он в конце концов или, как и Серёжка, дотянул. Наш герой, разумеется, и сегодня предпочёл быть в форме, и тут даже Маша, всегда мечтавшая хоть по праздникам видеть сына при костюме и галстуке, не могла ничего возразить: на груди ребёнка маленькой кремлёвской звездой горел позавчера вручённый орден.

На лестнице стоял душноватый тёплый запах недавней влажной уборки. В доме для крупных научных работников оказался лифт не хуже нашего – просторный, в широкой зарешеченной шахте, и сквозь серую ячеистую вязь охранительной сетки виднелись свисающие дохлыми питонами тёмные шланги; к двери лифта вели две цементные ступеньки. Серёжка, хромая, преодолел их первым, свободной рукой надавил никелированную ручку и распахнул лязгнувшую дверцу. Шагнул навстречу своему отражению в зеркале на противоположной стене кабины. Громко ёкнул продавившийся пол. Мы вошли. Сын хозяйски захлопнул дверцу, нажал кнопку «3»; он нас, понимаете ли, транспортировал, а не мы его. Лифт передёрнулся и, железно бабахая нутром, натужно потянул нас вверх.

Серёжка явно волновался. И Маша волновалась. А я… Я улыбался.

Вчера уже глубоко вечером, под конец рабочего дня, ко мне без звонка, без предупреждения, этак запросто, по-соседски, зашёл Лаврентий. Сам по себе такой приход был явлением исключительным, но совсем уж ни в какие ворота не лезло, что Лаврентий, демократично присев на краешек моего стола, начал разговор вроде бы ни о чём. Ну, то есть поздравил с выздоровлением сына-героя, с заслуженной правительственной наградой, но трудно было поверить, что он заглянул на огонёк лишь ради этого. Мы все пахали, как заведённые, и завод всё не кончался и закончиться вообще не мог, ведь кто только с южных гор до северных морей нас не заводил. Времени на простое человеческое, на вольную волюшку не хватало свирепо, а тут он минут пять спрашивал о семье и восхищался, как у меня всё славненько, и о своём житье-бытье чуток рассказал, и я вдруг сообразил, что он не знает, как перейти к делу, из-за которого пришёл, и не знает оттого, что ему неловко. Чтобы Лаврентию было неловко – это край света. Мне стало интересно и чуть тревожно. Но поскольку я понятия не имел, о чём речь, то и помочь ему никак не мог. Оставалось выжидать. Он зигзагом перешёл с Серёжкиного подвига и ранения на воздушные бои над Халхин-Голом в целом, о роли авиации в современной войне, о тактике и стратегии истребительных частей, потом о преимуществах японских «ки» над нашими «ишачками». За окном медленно остывало, густело и сахарилось сладкое варенье летнего вечера; я зажёг в кабинете свет. Лаврентий прервался и, неслыханное дело, спросил: «Я тебе не мешаю? Не задерживаю?» Что-то большое сдохло в лесу, подумал я, отвечая, разумеется, как он и ожидал: что ты, старина, конечно нет, я тебе всегда рад, только, дескать, в самолётах я мало что смыслю, разве лишь то, что сын рассказывает. Да дело не в самолётах, нетерпеливо ответил Лаврентий. То есть и в самолётах тоже, потому что создание новой техники затягивается, а время не ждёт. Но при всём значении авиации новая техника ею ведь не исчерпывается, так? Тут возразить было трудно.