Но на этом свете народ любил скоморохов, восхищался чудодейственной ловкостью их рук и вместе с ними потешался над полами и боярами. Дошло до того, что митрополит Иосиф писал царю Ивану Грозному: «Бога ради, государь, вели скоморохов извести, коебы их не было в твоем царстве». И царь занялся искоренением скоморошьей крамолы. Созвав в 1551 году съезд высшего духовенства, Стоглавый собор, царь в своей речи обрушился на скоморохов. Собор предписал беспощадно преследовать «пришлых скоморохов и попрошатаев», рекомендуя местным властям в случае необходимости «выбить скоморохов вон из села». И начались преследования.
Но любовь народа к искусству была так велика, что и гонения не помогали. Бродячие скоморохи встречали самый лучший прием. Им позволяли селиться в деревнях, хотя, как свидетельствует «приговорная память» монастырского собора Троицкой лавры (1555), «не велела есмя им в волости держать скоморохов ни волхвей».
Фокусники по-прежнему входили в скоморошьи ватаги, бродячие и оседлые. Юрий Крижанич, описывая Московское государство середины XVII века, перечисляет «дурных сословий людей», среди которых «игроки, борцы, фокусники, канатные плясуны, бандуристы».
Увлечение искусством скоморохов было настолько велико, что не только крестьяне охотно принимали их, до и боярская знать старалась держать в своих поместьях постоянные скоморошьи труппы. Такие труппы были при дворах И. И. Шуйского, Д. М. Пожарского, А. Шейдякова и других бояр. Разумеется, исполнителей озорных сатирических виршей и сценок, направленных против боярства, в этих труппах не было. Главенствующее положение в них занимали музыканты и певцы, плясуны и фокусники.
Царю Алексею Михайловичу пришлось трижды (в 1648, 1652 и 1657 гг.) издавать указы против скоморохов. «А где объявятся домбры, и сурны, и гудки, и гусли, и хари (маски. — Авт.), и всякие гудебные бесовские сосуды (музыкальные инструменты. — Авт.), то не медля изымать их и, изломавши, сжигать». За ослушание предписывалось «на первый раз бить батоги, в другорядь — кнутом и брать пеню по пяти рублей с человека», а при новом нарушении указа «ссылать в украйные города за опалу»[33].
Отношение церкви и царского окружения к скоморохам очень точно передает А. Н. Островский в «Комике XVII столетия». Ватой пьесе, действие которой происходит в 1672 году, подьячий Кочетов с глубоким возмущением говорит:
«…Облай его, как хочешь,Грабителем казны, церковным татем,Убийцею, коль бога не боишься,Коль бес в тебе засел;а скоморохом Не обзывай!»
Характерно столкновение из-за скоморохов, происшедшее между религиозным фанатиком протопопом Аввакумом и просвещенным воеводой В. П. Шереметевым. Летом 1648 года, сразу после издания указа царя Алексея Михайловича, в селе Лопатацы (близ Нижнего Новгорода), где Аввакум был священником, он встретил скоморохов.
Вот как он рассказывает об этом сам: «Прийдоша в село мое плясовые медведи с бубнами и с домрами, и я, грешник, по Христе ревнуя, изгнал их и хари и бубны изломал на поле един у многих, и медведей двух великих отнял, — одного ушиб, и паки ожил, а другова отпустил в поле. И за сие меня Василий Петрович Шереметев пловучи Волгою в Казань на воеводство, взяв на судно и браня много»[34].
Все же творчество скоморохов, тесно связанное с народом, выражавшее его устремления, не удалось искоренить. Еще почти сто лет спустя, при дворе Петра I, скоморохи продолжали выступать. О них упоминают при описании празднеств и народных гуляний того времени.
В своей вражде к фокусникам православная церковь ничем не отличалась от католической церкви. Но, беспощадно расправляясь с профессиональными иллюзионистами, церковь и в России отнюдь не гнушалась иллюзионными трюками, которые она выдавала за чудеса.
Первое такое «чудо» совершилось на Руси еще в 1169 году. Византийская икона «Корсунская божья матерь», некогда привезенная великим князем Владимиром из Херсонеса, была самой большой драгоценностью Софийского собора в Киеве. Летописец рассказывает, что Андрей Боголюбский, учредив свой княжеский стол во Владимире-на-Клязьме, завоевал и разграбил Киев. При этом он тайно увез оттуда знаменитую икону. Киевляне пустились в погоню и пытались с оружием в руках отбить свою святыню. Но икона «явила чудо»: повернулась спиной к киевлянам и заплакала, выразив таким образом «собственное» желание переменить местожительство. Это настолько обезоружило простодушных киевлян, что они смирились. После этого икона была с почетом водворена во Владимире.
Впоследствии, в связи с различными историческими событиями, у многих богородиц глаза оказывались «на мокром месте». Например, когда петербургское духовенство было недовольно реформами Петра I, в Троицком соборе произошло «чудо»: большой образ богоматери стал проливать слезы. Петр явился в собор, оборотил доску, сорвал оклад и обнаружил в глазах крохотные дырочки, а позади них ямку с густым деревянным маслом. Размягчаясь от тепла лампады и свечей, масло каплями вытекало из глаз. Петр наказал виновников обмана и написал настоятелю собора: «Приказываю, чтобы отныне богородицы не плакали. А если они еще раз заплачут маслом, то поповские зады заплачут кровью»[35].
И иконы больше не плакали — до самой смерти Петра. А потом «чудеса» продолжались, вплоть до совсем недавнего времени. В синодальном архиве хранится множество дел о «плачущих» образах, описываются «мироточивые головы» — черепа святых, источающие масло, подливаемое каждый день, упоминаются «обновившиеся» иконы, с которых специальным составом смывалась вековая копоть.
Епископ Порфирий Успенский, представитель русского синода в Палестине, в «Книге бытия моего» разоблачил «чудо» в иерусалимском храме гроба господня, где при появлении патриарха сами собой зажигались свечи (в точном соответствии с технологией Дёблера). По методу «экспериментаторов натуральной магии» в церквах временами являлись «нерукотворные образа» на белых полотенцах (написанные невидимыми красками, они проступали при окроплении «святой водой»).
Испытанным приемом факиров совершалось «чудо исцеления ран». В «религиозном экстазе» человек проводил по своему телу (предварительно смазанному бесцветным роданидом калия) ножом, покрытым раствором хлористого железа. И тотчас на теле появлялась «кровавая» полоса. «Кровь» текла из «раны». Но стоило священнослужителю приложить к этому месту платок, смоченный «святой водой» (с бесцветной примесью фтористого натрия), как от «ран» не оставалось ни малейшего следа[36].
Как ни странно, в России XVII века иллюзионные автоматы не вызывали нападок и гонений со стороны церкви. Цари поощряли их изготовление, и движения механических фигур не считались результатом волшебства.
В 1606 году Лжедимитрий выстроил для себя в Кремле новые хоромы. Перед ними был установлен огромный медный цербер о трех головах, щелкавший зубами и извергавший пламя из пастей и из ушей. «Егда же разверзает челюсти своя, — отмечает летописец, — извну его яко пламя предстоящим ту является и велие бряцание исходит из гортани его…». Этот автомат был уничтожен тотчас же после убийства Лжедимитрия, при разгроме его хором.
В 1672–1673 годах часовой мастер оружейной палаты Петр Высотский сделал в Коломенском дворце под Москвой искусственных рыкающих львов. Они были установлены по обеим сторонам царского трона Алексея Михайловича. Туловища их были обтянуты овчиной. Как только послы приближались к трону, львы разевали пасти и вращали глазами, издавая громкое рычание (с помощью органного механизма). Алексей Михайлович сам подписал указ о том, «где стоять мехам для львова рыкания». И в этих львах не видели ничего сверхъестественного. Симеон Полоцкий писал о них с восхищением:
«…Яко живии, львы глас испущают.Очеса движут, зияют устами,Видится, хощут ходити ногами…»
Взгляд на иллюзионное искусство как на колдовство окончательно исчезает в России, так же как и в Западной Европе, только в XVIII столетии. Но с этих пор непрерывно возрастает интерес к фокусам как к развлечению. Становятся известны имена первых русских иллюзионистов, дошедшие до нас. В книге «Русский цирк» Ю. А. Дмитриева говорится, что в 1740 году фокусник Лазарев обучал молодых людей «штукам» — манипуляциям. И. Забелин сообщает в «Современнике», что в 1759 году в Москву приехал механик Петр Дюмолин. В Немецкой слободе, в доме девицы Нечет, он показывал механическую маленькую бернскую крестьянку, ткущую полотно, движущиеся карты и электрическую машину. Демонстрация была вполне в духе современных ему «экспериментаторов натуральной магии». Дюмолин отнюдь не был гастролером: швейцарец по происхождению, он давно уже обрусел и служил механиком в Московском университете, давая представления в свободное от работы время.