— По-моему, виза давно просрочена…
— Давно, — кивает рыжий. — Но, кажется, кто-то ее продлил.
И он бросает мне паспорт через письменный стол.
* * *
Дом № 36 — мрачное здание весьма запущенного вида. Часть окон выбита, остальные., заколочены досками. Судя по всему, дом скоро снесут.
На одной из трех дверей второго этажа действительно есть надпись: «Холис-фото». Открываю дверь и проникаю в темную прихожую, а оттуда — в другое, тоже темное помещение, поскольку оба окна заколочены досками. Нащупываю выключатель, и сверху обрушивается масса света. Прямо передо Мной дверь, закрытая черной шторой, должно быть, вход в само фотоателье. Но эта подробность сейчас не интересует меня, поскольку все внимание — на человека, лежащего ничком на полу в луже крови.
Приближаюсь и осматриваю пол возле трупа, надеясь найти какое-то письмо или записку. Ничего. Письмо, если таковое существует, наверное, в кармане убитого. Но в этих синих штанах американских ковбоев они всегда спереди, так что доступ в них основательно затруднен. Еще немного наклоняюсь. Сомнений нет: мертвец — Майк.
В эту минуту улавливаю слабый шум за черной шторой. Улавливаю или воображаю, не имеет значения, все равно необходимо немедленно исчезнуть отсюда. Когда в квартире находятся два болгарских эмигранта, а один из них убит, полицейская мысль очень легко может сработать в направлении другого
Тороплюсь покинуть негостеприимное фотоателье, не забыв вытереть носовым платком выключатель и ручки дверей.
Нахожу Дрейка в полном одиночестве все за тем же письменным столом.
— А, вы уже вернулись? — приветствует он меня. — Где письмо?
— Какое письмо? Там только Майк. Притом мертвый.
— Значит, я вам поручаю одно, а вы делаете другое, каков хитрец. — И шеф шутливо грозит мне пальцем.
— Не понимаю, что вы хотите сказать.
— Может быть, вы не понимаете, что убили его?
— Но неужели вы…
— Что я? — перебивает Дрейк. — Я действительно намекнул вам, что неплохо бы отомстить за побои, но и мысли не допускал, что дело дойдет до убийства. Это слишком, Питер!
— Я не имею никакого отношения к его убийству!
— Факты говорят другое, — возражает рыжий, доставая из ящика письменного стола фотографию и подавая ее мне.
Достаточно красноречивый снимок. Очевидно, только что сделанный поляроидом. Питер, склонившийся над трупом Майка в той самой комнате. Подавляю неприятное удивление и пренебрежительно бросаю:
— Фальсификация налицо. Но вряд ли она будет иметь особый вес как улика. Вы же знаете, что у меня даже нет пистолета.
— Пистолет при желании тоже можно найти, — спешит меня успокоить шеф. — Тот самый пистолет, да еще украшенный отпечатками ваших пальцев. И откуда у вас такая привычка бросать пистолеты в окна, чтобы они попадали в руки посторонним лицам?.. Теперь оружие в надежном месте.
— Хорошо, — примирительно вздыхаю я, опускаясь в кресло. — Допустим, что ваша инсценировка Образцова. Но зачем она вам?
— Сейчас ни за чем, Питер. Но человек никогда не знает… Когда располагаешь известными уликами против некоторых людей, тогда с большим основанием можешь им доверять. Доверие — прекрасная вещь, если оно не слепо…
В дверь стучат, и через секунду входит Ларкин.
— А! — восклицает Дрейк. — Вы пришли как раз вовремя. Речь идет о новом проекте. Проекте Питера.
После чего мне предоставляется слово для исчерпывающего, лаконичного изложения.
— Это уже что-то более реальное, — сухо подтверждает Ларкин, когда я заканчиваю.
И начинаются вопросы. Лаконичные вопросы по существу, вопросы профессионала, которые прощупывают операцию по всем швам.
— Да, — это уже что-то более реальное, — повторяет бывший полицейский, покончив с вопросами. — Думаю, что после того, как я все проверю по своим каналам, можно будет приступать к подготовке.
— Смотрите, чтобы эти ваши проверки не затянулись, — говорит красноносый.
— Они продлятся ровно столько, сколько необходимо, Дрейк, — отвечает Ларкин с ледяной улыбкой.
В этот момент замечаю быстрый взгляд шефа — «свободен» — и встаю, чтобы дать возможность этим хищникам обсудить все наедине.
* * *
Не знаю, приходилось ли вам замечать, с каким особым удовольствием ложишься одетым на только что застланную постель. Конечно, не в обуви. Ноги можно положить на спинку кровати. Вы ложитесь, закрываете глаза и начинаете размышлять о своих делах, пока не надоест.
В самом деле, полиция едва ли будет ломать себе голову над причинами смерти продавца гашиша, и притом — эмигранта. Убийству уделят строчек пять в криминальной хронике, после чего оно будет предано забвению. Дело сдадут в архив, откуда при необходимости его нетрудно будет извлечь. А будет ли оно извлечено или нет — это зависит от моего шефа.
У бедняги Майка имелась привычка торопиться в разговоре. И поскольку он торопился, то допускал ошибки, а поскольку допускал ошибки, ему приходилось их исправлять. Но, кажется, это была его манера не только в разговоре, но и в делах. К сожалению, в делах, если поторопишься и запутаешься, не всегда можно исправить. И тогда исправляют другие. И обычно во вред тебе.
Майк появился в этих местах по воле случая От мелкой торговли гашишем через разветвленную сеть торговцев добрался до самого шефа. В его пылающей физиономии Милев увидел свет своей большой удачи. И преподнес тому импровизированный план, в который и сам был готов поверить — план быстрого обогащения. Ему хотелось блеснуть и стать доверенным лицом шефа.
Момент был весьма подходящий. Дрейку уже тесно здесь, на этой глухой улочке, которую он превратил в свою империю. Он задыхается здесь с его-то широким размахом. И жажда новых территорий началась с идеи ничтожной посылки гашиша через Балканы, так как по Средиземноморью становится день ото дня все сложнее. А после огонек идеи разгорелся в пожар мечты о постоянном солидном канале переброски наркотиков в огромных количествах. Однако в один прекрасный день выяснилось, что эта мечта — мираж, и виновник разочарования поплатился за легкомыслие.
Приговор над ним приведен в исполнение. И на его место поставили другого человека. И этот другой — я. И я должен нести двойную ответственность: за убийство, которого не совершал, и за операцию, которую должны были проводить другие. Перспектива блестящая, ничего не скажешь.
Колеблюсь некоторое время, какую позицию занять при таком положении вещей: позицию пессимиста («дела плохи») или оптимиста («могло быть и хуже»); и вдруг замечаю, что между этими непримиримыми позициями возникает силуэт молодого человека с бледным лицом, в черной шляпе и черном плаще, некое траурное существо, распространяющее леденящий запах смерти.