Читать интересную книгу Сын - Филипп Майер

Конечно, это не совсем правда, она преувеличивает, но все равно ужасно злится, вспоминая одинокие вечера в большом доме, когда отец с братьями пропадали на пастбищах. Когда Клинт и Пол уехали, стало получше, но все равно. Он любит тебя, убеждала она себя, просто предпочитает об этом не думать. А что он предпочитает? Лошадей. Коров. Возможно, женщин, хотя она об этом ничего не слышала. Если у нее когда-нибудь будут дети, она ни за что не оставит их в одиночестве, ни на секунду.

— Все равно у меня не будет детей, — произнесла она.

Негр-носильщик, стоявший у дверей, вскинул голову, но тут же смущенно отвернулся. Поезд тронулся. Что же сказать отцу?

В шестнадцать лет она целовалась с вакеро, прямо за конюшнями, которые он чистил; они стояли там целых десять минут, и она чувствовала, как чужой язык мягко проникает в ее рот. Всю ночь она вспоминала его щеки, мягкие ресницы, но на следующий день парень старался держаться от нее подальше. А через неделю вообще исчез. Джинни точно знала, что их никто не мог видеть, но отец как будто почувствовал что-то, как будто стоило в ее жизни появиться хоть малейшей радости, и он мгновенно все понимал — и все разрушал.

При этом судьба семьи его не интересовала. Он заботился только о себе. И скоро они обанкротятся, все, что сделано ее предками, будет похоронено, они станут для мира такими же, как Гарсия, — дети незнакомцев из разоренного дома, неизвестная девочка в забытой могиле. Прислонившись к стеклу, она слушала стук колес и думала, что всему на свете наступает конец.

Нет. Она не допустит этого. Она остановит распад — пока не знает как. Финеас стар, отец глуп, Джонас печется только о себе. Пол и Клинт — счастливые дикари, ветреные и беспутные. Это мое дело, решила она. Я должна что-то предпринять.

Хорхе встретил ее на вокзале в Карризо. Разговаривать не хотелось, поэтому она уселась на заднее сиденье, хотя обычно так не поступала, она не любила показывать людям их зависимое положение. Но Хорхе не обиделся. Кажется, даже обрадовался. Он тоже любил оставаться наедине со своими мыслями, размышляя за рулем о собственной жизни, разбираясь со своими проблемами. Ей почему-то стало не по себе.

Белоснежный дом, возвышавшийся на холме, ослепительно блестел в лучах солнца на фоне жаркого голубого неба, окруженный темно-зеленой зеленью дубов и вязов. На третьем этаже в такое пекло жить невозможно, второй немногим лучше. Сегодня она будет спать на террасе, включив два вентилятора и смочив простыни ледяной водой. У парадного входа припаркован черный автомобиль, бабушкин. Водитель, белый, сидел в одиночестве, подальше от шумно ужинающих вакерос.

Шторы в доме задернуты, защищая от солнца, пахнет разогретым камнем. Она поднялась наверх, сбросила пропотевшее платье, умылась, причесалась, переоделась и спустилась в столовую к отцу и бабушке.

Отец с улыбкой поднялся ей навстречу, и она тут же поняла: что-то случилось. Испугалась, что ранен кто-то из братьев, но тут же вспомнила, что они пока не покидали территорию страны. Это, конечно, ничего не гарантировало, один из вакерос потерял сына на учебных сборах, тот попал под джип на военной базе. Тревожные мысли стремительно пронеслись в сознании, и так же стремительно она их отбросила. Никто не сидел бы спокойно за столом, случись что-то с Полом или Клинтом.

Бабушка, которая чувствовала себя даже хуже, чем Финеас, не стала подниматься; Джинни сама подошла к ней, чмокнула в щеку.

— Как доехала?

— Жарко.

— А как Финеас?

— В порядке.

Отец, которому дела не было до дяди Финеаса, заметил:

— Твоя бабушка как раз говорила, что беседовала с людьми из Юго-Западного университета в Джорджтауне.

Она кивнула.

— Ты можешь начать учебу уже в августе.

— О, мне это совсем неинтересно, — радостно объявила Джинни, как будто кто-то спрашивал ее мнения.

Бабушка с отцом обменялись взглядами, и он сказал:

— Джинни, это, возможно, не слишком приятно, но у каждого в жизни есть свое дело. Мое — следить, чтобы ранчо держалось на плаву. Бабушка присматривает, чтобы я не наделал ошибок. — Он снисходительно улыбнулся. — А твое дело — получить приличное образование.

Он совсем меня не уважает, поняла Джинни. Из нее словно весь воздух выпустили, и разговор с Финеасом тут ровным счетом ни при чем. Она похолодела. Все кончится Юго-Западным университетом, это лучший выход.

— В этот раз тебе не придется уезжать так далеко, — вступила бабушка.

Позже она не могла припомнить, о чем думала, слова вырвались сами собой:

— Я не собираюсь быть секретаршей.

— Тебе и не придется, — попытался успокоить отец.

— Или учительницей.

— У всех нас есть обязанности, Джинни.

— Мы с Финеасом говорили ровно об этом, — звонко произнесла она. Глотнула воды.

— Что ж, это похвально.

— Он показал мне бухгалтерские книги.

Отец начал было что-то говорить, но тут до него дошел смысл ее слов. Она не в силах была смотреть ему в глаза и продолжала, уткнувшись в тарелку:

— Вообще-то ранчо вовсе не на плаву. А совсем наоборот.

Она решилась все же поднять взгляд. Лицо отца застыло. Краем глаза она заметила, как бабушка делает ей какие-то знаки.

— Я знаю, что мы разоряемся.

— Тебе не следует так серьезно относиться к словам старого Финеаса. — Отец даже попытался улыбнуться. Неудачно.

Джинни почувствовала дурноту. Не подхватила ли она в поезде инфекцию?

— Это ранчо — не место для девушки с твоими талантами, — продолжал отец. — К концу лета ты уедешь в колледж, у меня вот никогда не было такой возможности.

— Твоя жизнь ничуть не тяжелее моей, — возразила она. — Ты ездишь на лошади ценой в двадцать тысяч долларов, но ведешь себя так, будто мы живем в работном доме. На торговле скотом мы теряем четыреста тысяч долларов ежегодно. Финеас говорит, что ему надоело давать тебе деньги в долг. С этим что-то надо делать.

Вот оно и случилось: она призналась в предательстве. Он закричал: вон из-за стола, немедленно выйди из-за стола, но она ответила:

— Не выйду.

Впрочем, и не смогла бы: ноги не держали.

— Каждый божий день ты делаешь вид, что работаешь для семьи, а на самом деле просто пускаешь на ветер семейные деньги.

— Это мои деньги, — рявкнул он. — А не твои! Ты вообще не имеешь права голоса, ты еще ребенок.

— Это деньги Полковника. Ты не заработал ни цента.

— Замолчи.

— Мы не ужинали вместе две недели. Почему? Потому что ты забавлялся со своими лошадками. А до этого — еще почти шесть недель. И единственное, что оплачивает твои игрушки, — нефть.

Она думала, что отец ее ударит, но вместо этого он неожиданно спокойно произнес:

— Нефть оплачивает мелиорацию земель, дорогая. Чтобы нам не приходилось спать в грязи во время перегона скота, чтобы мы могли спокойно ночевать дома. И еще, конечно, аэроплан, потому что мы не можем больше осматривать пастбища, просто объезжая их верхом.

— Так, может, просто прекратить перегонять скот вообще? — предложила она. — И сэкономить кучу денег.

И вот тут он поднялся. Расправил плечи, шагнул к ней, но дальше ничего не произошло. Отец развернулся и вышел. Она слышала размеренные шаги, как будто он напоминал себе, что идет по своему собственному дому — по коридору, через гостиную, в холл и далее через парадный вход, хлопнув дверью.

— Это было очень глупо, — заметила бабушка.

Джинни пожала плечами — может, она и вправду разрушила бабушкин мир? — но потом поняла, что ее слова ничего не значили. Днем раньше, часом раньше, с отцом или с кем-либо еще подобный разговор был просто немыслим.

— Я и не догадывалась, что ты его боишься, — сказала Джинни. — Это потому, что Полковник ничего тебе не оставил?

— Тебе не следует оставаться здесь, Джинни, — ушла от ответа бабушка. — Особенно после случившегося.

Джинни была бы рада никогда впредь не разговаривать с бабушкой, да и вообще ни с кем из членов семьи.

— Отец не позволит тебе управлять ранчо.

— Это больше никакое не ранчо. Мы живем на доходы от полезных ископаемых и в долг.

— Финеас даже написал тебе текст речи? Если ты думаешь, что женщине есть место в сегодняшней картине мира, ты заблуждаешься. — Она поморщилась. — Более чем по одному пункту.

— Это мы еще посмотрим. — Джинни все думала об отце, как он похудел; припомнила, что по ночам он плохо спит.

Бабушка отложила нож с вилкой, аккуратно разгладила скатерть, сделала глоток из бокала.

— Я всегда знала, что ты считаешь меня занудой, — произнесла она. — Ты уверена, что в этом моя сущность, таков мой характер. Или, скорее всего, ты вообще никогда об этом всерьез не задумывалась. Но когда я принимала решение переехать сюда, я выбирала между правом голоса и возможностью понравиться. Теперь ты стоишь перед таким же выбором. Либо тебя будут любить и не уважать, либо уважать, но никогда не полюбят.