личико ребенка трех лет.
Ребенка мертвого, призрачного: призрак меня самой.
Я резко соскочила с кровати, сердце готово было вырваться из груди. Сначала в панике принялась ощупывать щеки, чтобы удостовериться, что я все еще живая плоть. Затем кинулась к музыкальной шкатулке за новой порцией дурмана. Мои кошмары вернулись, растревоженные ужасами морского сражения. Я не могла с этим смириться. Я должна спать. Должна!
* * *
– Псс! Поппи! У меня к тебе просьба… – шепнула я, стоя рядом с подругой в стороне от Прюданс и Зашари.
Проспав большую часть дня, мы снова собрались на палубе «Ураноса», на этот раз, чтобы присутствовать при казни Ульрики Гюстафссон. Нас вместе с другими делегациями пригласили на корму плавучей цитадели. Присутствовали все, за исключением того, кто решил устроить эту мрачную инсценировку. Бледный Фебюс удалился в башню, чтобы с высоты наслаждаться спектаклем. Кармен la Loca тоже отсутствовала. Я представила ее в этот момент рядом с капитаном «Ураноса». Она – фаворитка Фебюса… в то время как Ульрика со скованными цепями руками и ногами балансировала на доске, подвешенной к боковой части цитадели.
– Что я могу для тебя сделать? – прошептала Поппи, не отрывая глаз от обреченной на смерть.
– Жевательные шарики из музыкальной шкатулки… у тебя еще остались?
Поппи наконец отвела свой дымчатый взгляд от несчастной герцогини и вперила его в меня. Я прочитала в нем непонимание с примесью беспокойства.
– Я употребляю очень экономно, уверяю тебя! – поспешила я заверить подругу. – Но, по моим подсчетам, их осталось всего девятнадцать. Однако Гюннар объявил, что испытания продлятся до конца мая. Мне нужно еще, чтобы жевать по одному каждый вечер перед сном и просыпаться наутро свежей как огурчик.
Я не хотела говорить подруге, что на самом деле осталось двадцать пять шариков, иначе пришлось бы признаться, что отныне, чтобы уснуть, требовалось два шарика, а мне и так было очень стыдно. Я спрятала свою неловкость за самой доброжелательной улыбкой.
– О, моя дорогая, понимаю, ты встревожена! – с сочувствием отозвалась Поппи. – Ты думала, что Бледный Фебюс блефует, угрожая проигравшим казнью, но этот садист крайне серьезен, как и сама смерть… – Она беспомощно вздохнула: – К сожалению, я отдала все, что у меня было. Эта субстанция высшего качества из цветков, выращенных в Турции. Может, тебе ограничиться половиной шарика в день?
– О, хорошая идея! – вымученно улыбнулась я.
В ту же секунду раздался грохот: музыканты «Ураноса» били в барабаны. Создалось впечатление, что я вернулась на несколько месяцев назад, на виселицу де Монфокона, где перед казнью участников заговора де Ля Ронсьера так же гремела барабанная дробь. С помощью длинных шестов двое мужчин заставили шведскую аристократку продвинуться вперед по доске, которая с каждым шагом девушки раскачивалась все сильнее. Внизу, на расстоянии двадцати метров от палубы, возле огромного корпуса флагманского судна в темных водах кружились плавники. Десятки зубастых акул были привлечены, вероятно, ведрами крови, которые экипаж «Ураноса» вылил за борт.
Голубые глаза Ульрики расширились от ужаса и бешенства, тугой кляп запечатал ее рот. Она давилась в неслышном крике. Мольбы или проклятий? Мы никогда не узнаем. В последний раз шесты подтолкнули ее в спину, герцогиня опрокинулась в пустоту, длинные белые волосы под светом луны напоследок взмыли вверх. Тело под грузом тяжелых железных цепей камнем пошло ко дну. Какой бы бессмертной вампирша ни была, судьба ее предрешена. Она не утонет, но будет растерзана акулами: плавники немедленно нырнули за ней.
Я воспользовалась суматохой, вызванной казнью, чтобы раствориться в наводнившей палубу толпе и пробраться к рядам османцев. При моем появлении янычары вынули ятаганы, но их хозяйка подала знак пропустить меня.
– Уберите оружие, мои храбрецы. Франция – союзник Турции… и в том числе благодаря мадемуазель де Гастефриш мы избавились от этой несносной герцогини, нашего общего врага.
Турчанка, в атласной бирюзовой вуали, радужно переливающейся при каждом движении, грациозно протянула мне руку, приглашая присоединиться к ней.
– Ульрика Гюстафссон ошиблась, недооценив нас, смертных, – произнесла девушка. Сквозь вырез вуали ее глаза, обведенные сурьмой, излучали ум. – Мы могли бы объединить наши усилия, вы и я.
– Об этом не может быть и речи! – прорычал голос позади нас.
Зашари де Гран-Домену удалось пробиться на эту сторону палубы, однако янычары не подпускали его ближе.
– Диана не может объединяться с предательницей Короля Франции.
Юноша держал руку на эфесе шпаги, и я не сомневалась: при необходимости он в одиночку бросится в бой с османскими янычарами.
– Диана может решить за себя сама, – сухо заметила Эмина.
– Я думал, в вашей стране у женщин нет права голоса, – не унимался оруженосец. – И что их удел – домашний очаг или гарем.
– Откройте глаза, мое присутствие здесь доказывает обратное. Знайте, моя страна справедливее вашей. У нас нет десятины на кровь, как в Магне Вампирии. Военных трофеев достаточно, чтобы прокормить бессмертных императорской семьи. У нас нет закона о невыезде или о комендантском часе. Все жители и жительницы Османской империи свободные подданные и находятся под властью султана, командующего смертными.
– Все, за исключением черных.
Слова Зашари свинцовыми гирями упали в тишину. В течение нескольких секунд мы слушали плеск волн, бьющихся о корпус цитадели, и свист ветра среди мачт – монотонную песнь стихии, равнодушную к драмам человеческой расы.
– Я знаю, что другие османцы допускают рабство на вашей родной земле, – продолжил Зашари. Его губы сложились в горькую складку. – Ваши набеги на африканские народы – не тайна. По крайней мере, Франция и ее вице-королевства ведут эту возмутительную практику только в колониях Америки.
Только в колониях? Я догадывалась, чего стоило Зашари защищать несостоятельное положение Франции во имя верности своему Королю, чувствовала по вибрациям возмущения в его дрожащем голосе. Даже если бы рабство существовало только в одном-единственном городе, да что там, в одной-единственной деревушке, это было бы также недопустимо.
– Но скоро все изменится, – выдохнул он.
Османка приподняла идеально подведенные черные брови:
– Что именно изменится? Хотите сказать, что рабство распространится в Европе?
– Нет! Хочу сказать, что его скоро отменят во всех колониях Магны Вампирии!
Зашари произнес последние слова с такой уверенностью, с таким пылом, что мое сердце болезненно сжалось, словно от ударов набата. Эмина удивилась не меньше меня, судя по ее подкрашенным глазам, вылезшим из орбит.
– И что вас заставило в это поверить? – поинтересовалась посланница.
– Король Тьмы пообещал мне подумать над этим.
Теперь мои глаза чуть не выпали из орбит. Я будто увидела оруженосца впервые. Его абсолютная преданность Нетленному обрела новый смысл… трагический. Я догадалась, что этим обещанием