к деклайну. У этих 10-х годов будет такой нарциссизм, который сметет два предыдущих.
Страна, выходящая на первый план в мировом масштабе, перед этим набирает в мире солидную антипатию к себе, которая только усиливается после ее выхода, вот в этом был смысл советского прошлого для новой России как ведущей мировой державы. Смысл в том, что, хотя в новом веке Россия будет под пристальным рассмотрением мирового сообщества, ее предыдущий век будет так же мало ему интересен, как XIX-й век в истории США представлялся в ХХ веке каким-то смутным и неопределенным временем — помимо Клондайка и вестернов.
На протяжении ХХ века Россия готовилась к выходу на первые роли в мировом распределении сил в следующем столетии в своей подготовке к матриархату — но и к трансцендентности как последнему аккорду западной философской мысли. В этой раздвоенности Россия идеально подходит для этой роли именно в XXI веке, где процесс деклайна будет сопровождаться огромным расцветом, как не видели ранее в западном мире. По тому, что это не приведет к реставрации западного мира, можно предположить, что его будут осуществлять лишь небольшие группы мыслителей внутри общего состояния трансформации мирового сообщества к матриархату и дальнейшей эскалации материи. В какой-то момент торговые комплексы и магазины будут существовать в одном мире с невероятным расцветом искусства, которого еще не было, когда они только начинали появляться, вселяя в людей ужас по поводу грядущей катастрофы.
Сегодня важно перезагрузить историю советского кино еще потому, что в ХХ веке люди будут обращаться к ней за поисками ответов на вопросы, думая, что они есть у России — как лидера в мировом раскладе сил, и так удивляться, что никаких ответов там они не найдут. А так как это не сможет сделать ни традиционный киновед ХХ века, ни даже зарубежный киновед нового образца, тут понадобится новый российский киновед — который будет заниматься этим с интересом, понимая, что речь идет не об оценке эстетических качеств этих картин. Вот это самое главное открытие по сравнению с тем периодом, когда одни настаивали на величии советского кино, а другие слушать о нем ничего не хотели.
Непонятно, какой смысл России иметь анальный тип характера: а смысл в том, что страна, выходящая на первый план — она должна завести мир к кризисной ситуации в той же самой второй половине века, которая является ее выходом, для передачи следующего этапа в сторону матриархального общества. Другими словами, анальный тип характера не мешает трансцендентности. Любопытно, как это полностью укладывается в французскую доктрину: по-видимому, в первой половине ХХI века Россия выработает такую англоязычную модель на основе американского характера, которая, путем ее обращения в трансцендентное, принесет невиданный всплеск искусства, — а затем приобретет свои обычные достоевские проблемы и так выйдет. Забавно, о чем это еще говорит: русский характер будет под таким же, если не большим прицелом у всего мирового сообщества, как американский — в ХХ веке, или английский — в XIX-м (можно вспомнить роман Жюля Верна «Вокруг света за 80 дней»).
Страна не может взять на себя лидерство, не взяв на себя бремя, и только у России есть эта двойная цель: в спасении и в деклайне, для которой идеально подходит старая история кино и новая, которая появится из протеста.
Появление «высшего создания», которое было женщиной, в процессе перераспределения качеств пола и характера означает, что появится еще и «низшее создание», которое было мужчиной.
Потому единственный выход, какой есть у России, — это руководить миром с чувством вины, humility и пониманием, что не навредить не получится. That would make a difference.
«Мы будем руководить всеми делами в мире, решать, но мы признаем, что мы — последние люди перед всеми остальными странами; вы можете нас уничтожить, но это будут ваши проблемы, потому что наша религия предписывает нам это принять, и именно по этой причине у вас не получится нас уничтожить — если Вы захотите сделать нам зло, вмешается Божественная сила, которая не позволит Вам это сделать — и вот именно поэтому мы и будем руководить делами в мире, признавая, что мы — последние люди перед всеми остальными».
Америка и Россия не знали, что всеобщая вина не отменяет трансцендентности, а трансцендентность не отменяет всеобщей вины, а только добавляет к ней вторую сторону, делая еще тяжелее. Благодаря этому, эти две страны и вышли в лидеры во второй половине ХХ века, и по этой же причине вступили в кризис половине следующей. Инфантилизм как побег от онтологии перестанет играть роль в этом веке так же, как экзистенциализм атеистического типа, а значит, трансцендентность поставит проблему перед двумя сверхдержавами, которые вышли на первый план в пост-метафизическом мире.
Заметил, что где-то начиная с третьего года работы над Пауэллом и Прессбургером, в голосе у родственников и других близких людей, не имеющих (как и все) представления о том, чем я занимаюсь, стали проскальзывать сочувственные нотки — например, когда они звонят поздравить меня с Днем рождения. Кто-то, по-моему, и вовсе перестал звонить, только чтобы не попадать в неловкую ситуацию необходимости поднимать эту тему. Кто-то более ответственный, наоборот, начал делать чаще и проносить в разговор недвусмысленный намек «get a job». В этом году пошли признаки усугубления. Новая знакомая после часа общения заметила, что я разговариваю сплошь какими-то профетическими изречениями, суть которых непонятна, но раздражающе намекает на что-то другое. Старая знакомая, с которой я не виделся, наверное, лет шесть, на тираду о том, что действие третьего тома будет происходить в двух параллельных временных пластах, которые будут накладываться один на другой, сказала, что у меня горят глаза как у сумасшедшего, в хорошем смысле. На что я поделился с ней вот еще каким наблюдением: если подсчитать, сколько слов я произношу на отрезке, скажем, длиною в год, явно получится разительное отличие со среднестатистическими показателями. В заключение должен сказать, что, помимо названия How to Lose Friends and Make Everyone Hate You, вся эта работа в какой-то момент еще стала напоминать один классический советский мультфильм. И это я вам еще не сказал, сколько томов в итоге будет. Don't ask.
Где-то в 2011 году я осознал, что все люди в данную минуту переживают один и тот же символ, а я, возможно, единственный человек, который осознает это прямо по ходу попадания этого символа в мой глаз, сидя в зале кинотеатра, и смотрю каждый фильм со знанием, что