Райта помнил легенду.
Райта видел рисунки на скалах.
Райта стоял в этом коконе тоски и смерти, и внутри него теплым родником, потом потоком забилась жалость. Райта заплакал. Здесь некому было видеть, и здесь было правильно жалеть и плакать. Он оплакивал великую любовь и великую несправедливость мира, оплакивал чужую, такую далекую и древнюю потерю, потому что в нем, потомке Шенаэль, текла их кровь, потому что не мог исправить уже свершившегося.
Даже Деанта не сможет.
Райта даже не понимал, что страшная тоска уже не гнетет его, и нет шепота в голове. Жалость и сочувствие окружали его незримым щитом.
Райта присел на корточки, заливаясь слезами, и осторожно отвел волосы с лиц мужчины и женщины. И вздрогнул. Лицо мужчины было живым. Женщина же была иссохшим скелетом.
— Как же вы друг друга любили, — сквозь слезы поговорил Райта. — Зачем же так случилось, что она умерла? Праотец, Торамайя сын Огня, как бы я хотел помочь тебе, но я не могу. Прими мои сожаления, прими мое сердце, праотец. — Слезы текли по его щекам, оставляя солноватые стянутые дорожки. — Дай мне свое копье, праотец. Я хочу…, - "хочу все исправить" хотел сказать он, но ведь нельзя исправить то, что уже случилось, — …хочу, чтобы было не так. Чтобы… чтобы правильно.
Он помолчал, ожидая хоть какого-то ответа. Но не услышал и не увидел, и не почувствовал ничего. Тоска затаилась, и никто больше не шептал — умри, нет надежды.
Райта встал, затаил дыхание. Шагнул к копью, зажмурился, сжал древко. Дрожь прошла по телу, и голова закружилась от предчувствия неизведанного. Он закрыл глаза и рванул копье. Оно вышло неожиданно плавно, хотя и не то чтобы легко. Райта отскочил, сжимая в руке алый луч.
"Аххх…".
Райта заозирался, но кроме этого вздоха абсолютную тишину этого места больше н нарушало ничего.
Мужчина по-прежнему лежал на полу. Женщины не было. Даже легкого праха. Только длинная темная прядь осталась в руке мужчины, той, которая лежала на ее волосах.
В руке. ТОРАМАЙЯ СЖАЛ ЛАДОНЬ.
Райта застыл, вцепившись в копье. И почти не дрогнул, встретив пронзительно-лазурный взгляд, который буквльно вытолкнул его из круга.
Он упал на четвереньки, задыхаясь и дрожа, как щенок. Поднял голову — над пустыней бледнело небо, начинался Ничейный час. Сколько он пробыл в круге? Он заплакал. А копье гудело и вибрировало в его руке.
Госпожа стекла с камня, как вода. Вода заструилась по высохшим руслам, со скал сходили звери, в воду прыгали рыбы, взлетали птицы, и зацветали травы, а на месте охранного круга разливалось озеро.
— Он…? — дрожащим тоненьким голосом спросил Райта.
"Этот шерг цвел, когда он привез сюда женщину. Они любили друг друга. Но любовь детей богов может оказаться чересчур большой для смертных".
— Ой, — изумленно сказал Райта, охваченный озарением. — А я-то думал, почему в легендах всегда кто-то да умирает… но это же неправильно! Когда все друг друга любят, это должно кончаться хорошо! Это НЕПРАВИЛЬНО! — выкрикнул он, стукнув копьем о камень шерга. Копье загудело в его руке.
"Да. Этот мир, увы, с изъяном. Брат думал, что всесилен. Но не смог разбудить ее от смертного сна. Он уснул вместе с ней в великой тоске и скорби, надеясь, что пойдет вместе с ней по тем дорогам, которые за Снами Богов".
— И он пошел?
"Если вместо надежды пришла безнадежность, то…, - она не закончила. — Его тоска, безнадежность и боль убили этот шерг".
— И что теперь будет? Пустыня расцветет? Все будет как тут? — он показал на стекшие со скал живые рисунки.
"Нет".
— А как? — сказал Райта, вдруг ощущая дикую усталость и опускаясь на колени, опираясь на копье.
"Не знаю".
— Ты же дочь богов? Так что же не знаешь?
"Я знаю только то, что если ушла безнадежность, то пришла надежда".
Госпожа подошла к нему по воде. Провела рукой по его рыжим непокорным волосам. Струйки воды потекли за ворот, Райта вздрогнул.
"Пей вволю. Ты сделал так, как надо. Пей, спи. А потом ты возьмешь копье и поедешь к хьяште. Копье теперь твое, Райта. И моя вода всегда будет с тобой".
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Райта стоял на коленях, разинув рот. Голова раскалывалась от мыслей, восторгов и страхов.
— Госпожа, а ты пошла бы со мной, а? А ты вышла бы из этого проклятого шерга, раз уж сторожить никого не надо, а? И в пустыне будет вода, и все будет хорошо!
"Я не могу уйти".
— Ну почему? Почему же?! Тебе же больше не надо его стеречь! Идем со мной!
"Я привязана к этому месту, Райта".
— Да почему?
"Слово и долг, Райта".
Райта чуть не плакал. Это было несправедливо, чудовищно. Он опять один, опять всего лишь мальчишка, пусть и с божественным копьем.
— И мы… мы больше не увидимся? Да?
Госпожа улыбнулась.
"Ты пей воду и спи, Райта. Набирайся сил. Тебе еще долго идти и много сражаться. Мы увидимся — моя вода с тобой".
— Подожди, — отстранил ее полные воды ладони Райта. — Уэшва, — он показал на перемешанное с прахом золото. — Он почему умер?
"Он хотел Копье".
— Я тоже за ним пришел. Я объединю племена, я рассеку хьяшту, и все будет хорошо, и вот такого, — он мотнул головой в сторону бывшего охранного круга, — больше не будет.
"Ты сам все сказал. Твоя жалость и доброта для всех стала тебе защитой. А у него ее не было, потому он и умер. Теперь прими мою воду".
Райта послушался. Смиренно, как детеныш шилорога, он выпил воды из сложенных ладоней госпожи. Затем лег на землю, свернулся калачиком и сразу уснул.
Так начался долгий, целительный сон Райты. Проснулся он именно тогда, когда пришла пора.
А Госпожа Воды сидела в шерге возле озера и пела песни воды, и звери плясали вокруг нее, а птицы летали над шергом, а рыбы плескались в озере. И огненноволосый ее брат, Торамайя сын Огня, юноша с глазами, полными лазури, сидел рядом с ней на берегу, печальный и спокойный.
АНДЕАНТА. Девочка с вилами
Тийе лежала в зарослях, не смея пошевелиться или поднять голову — с отрядом был белый страж. За ним клубились тени. Отряд был, похоже, не из столицы. Юных в нем не было. Даже белый был взрослым. Видимо, из какого-то городка, присягнувшего принцессе и Айриму. Но дело они выполняли одно — искали и вычищали поселения, такие же, как то, в котором жила Тийе, и забирали детей, подростков и способных рожать женщин. Взрослых не брали больше.
Эти были взрослые. Значит, отслуживают свою жизнь. Им все равно придется в конце концов умереть. Тийе не было жалко их. Она даже не ненавидела их. Возможно, если кого-то из них за провинность оставят привязанным у дороги, она его дорежет. Все ж человек.
— Эй, Ишья, ты куда поперся?
— Да до ветру ему захотелось!
— Дурак, тебе ж говорят — не суйся с дороги в лес, ссы тут!
— А ему стремно! Вдруг все хозяйство увидят?
— А у него что, как черенок от лопаты? — заржал кто-то. — Прям испугаемся!
— Да нет, — загоготал другой, — у него как стручок! Стыдится, небось!
— Ага, вдруг все поймут, что баба евойная с другим нагуляла!
— Не, он полудницу искать пошел!
— Дык она сама его трахнет!
Гогот.
Они боятся. Все это страх. Это страх гогочет и ржет. Она чуяла их страх. Твари тоже такое чуют. Скоро они придут.
— Да посрать он пошел.
— Жопу береги, а то полудница тяпнет!
— Или Ночной подкрадется да трахнет!
Опять гогот.
Коротенький солдат, плача от злости и ругаясь, проламывался через заросли, развязывая на ходу штаны. Он остановился прямо перед кустами, за которыми спряталась Тийе. Повернулся лицом к дороге и сел.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Тийе даже не поняла, что толкнуло ее под руку, но когда она спохватилась — что ж я делаю? — вилы уже сладострастно вошли в солдатскую растопыренную задницу. Это было мгновение злорадного, сладостного торжества.