Утром, когда Арнольд вместе со своим соседом умывался водой из уличного колодца, к нему подъехал какой-то тамплиер, предложив провести следующую ночь в касале тамплиеров в Какоуне.
— Я не знаю, что такое касаль, — ответил Арнольд.
— Касаль — это тяжелая и крепкая башня, в которой при необходимости может жить до 80 воинов. В касале имеется собственный колодец. В мирное время в касале меньше обитателей, и тамплиеры, живущие там, главным образом обязаны следить за прибрежной дорогой. Через короткие промежутки времени они сменяются.
Утром над городом висел туман. Но затем солнце поднялось высоко, и стало жарко, как в разгар лета. Шкура осла потемнела от пота, а грива спуталась в толстые мокрые жгуты. В морских городках у колодцев стояло множество других жаждущих, и бедное животное истошно кричало до тех пор, пока не приложилось губами к воде.
На девятый день Арнольд прибыл в Яффу и поехал по портовой улице. Он сидел на осле и разглядывал лес мачт, качавшихся в порту. Теперь он вернулся туда, откуда мальчиком покинул Святую Землю. Слезы подступали к горлу. Тогда Филипп был совсем маленький, и Сюзанна от волнения кусала кончики своих белокурых косичек. Королевский флот поджидал тамплиеров в открытом море. Был ли у них тогда какой-то багаж? Ему врезались в память выкрики капитана и многочисленные гребцы, которые по команде повели судно навстречу волнам. Берег все больше и больше пропадал в дымке, и они с Филиппом заплакали.
Арнольд, тяжело дыша, отвернулся. Он покинул город, хотя наступил уже поздний вечер, и нашел себе ночлег неподалеку от дороги, ведущей в Иерусалим, в заброшенной хижине. Осла он отпустил ненадолго попастись, потом привязал его к забору за хижиной.
В хижине не было ни очага, ни чего-либо другого в этом роде. Вероятно, она служила пристанищем для крестьян, работавших в поле в самое жаркое время года. Он лег на пол, подложив себе под голову свернутую овечью шкуру. Сквозь дырявый потолок и щели в двери, виднелось яркое ночное небо, по которому неторопливо плыла луна.
Арнольд мгновенно перенесся мыслями в шатийонский амбар, где на куче шестов когда-то соорудил себе лежанку. «Почему же, — думал он теперь, — почему в ту ночь рыцари спали в амбаре?» Теперь ему опять вспомнился багаж, который грузили в Яффе на королевские суда. Этот груз был похож на ларцы.
Наконец луна уже не заглядывала ни в одну из щелей, и комната медленно наполнилась темнотой. Также темно было и в Шатийоне. Кажется, что и сам Арнольд слышал беседу рыцарей: «Ларцы!»
Арнольд вскочил. Что это были за ларцы? Рыцари из знатнейших родов тогда сами стерегли их. Значит, они были столь драгоценны! Арнольд напряг память: во всех подробностях он вспомнил, как выглядели ларцы. Он подумал о том, как в Марселе тамплиеры грузили их на корабль и прикрывали мешками. А потом их везли через горы, и пастухи за спинами тамплиеров делали какие-то знаки. Все это было удивительно. Но чем больше Арнольд размышлял, тем меньше от этого было толку, и наконец его одолел сон.
У цели?
На рассвете Арнольд встал и снова пустил осла попастись. Сам он съел то, что еще оставалось у него в сумке, затем привязал шкуру к подпруге. Когда Арнольд взглянул на небо, то увидел равномерную голубизну, и сердце его возликовало, как только он подумал, что уже сегодня — уже сегодня! — будет в Иерусалиме.
По дороге двигались пилигримы и торговцы, которые с таким же веселым сердцем стремились по межгорной долине на восток. Ведь пилигримы были наконец почти у цели: все они жаждали попасть к Гробу Господню, из которого Он воскрес. Они пылко верили в то, что, как и Он, когда-нибудь воскреснут все люди — и не только люди, но и сама земля. Вместе с Ним они хотели вечно жить в лучшем мире в качестве лучших людей. Этот лучший мир с его лучшими людьми они называли «Новый Иерусалим». Святая Земля, из которой Христос вознесся на небеса, и воспринималась как первый Новый Иерусалим.
Торговцы также радовались, ибо они предвкушали хорошие сделки. В портовых городах они покупали товары, в иерусалимских горах рассчитывали выгодно продать их. Каждый посылал другому вслед дружеские приветствия; и вряд ли кто-нибудь из них думал, сколь опасна была эта дорога до того, как тамплиеры стали ее охранять.
Осел стремительно взбирался в гору: ему тоже открылась цель, достойная стремлений паломников. B стороне от дороги оказался колодец, какой-то торговец поил свою лошадь и сказал, что не помнит случая, когда бы он отправлялся в сторону гор без двух бурдюков, наполненных водой.
Солнце быстро склонялось к западу. Арнольд, широко раскрыв глаза, вбирал его свет, золотивший низкие деревья, беловатые камни, серые травы. Свет был так прекрасен, каким бывал только в воспоминаниях Арнольда. Ничего не изменилось. Да, вот он и вернулся. Ужасные картины крестового похода совсем исчезли из его души. Он не придавал им значения. Теперь он видел перед собой только город, пылающий в лучах вечернего солнца.
Арнольд остановил осла, ему послышался детский голосок: «Разве это справедливо, когда других людей лишают права обладать таким прекрасным городом?»
В задумчивости он устремился к Дамасским воротам.
Путь к дому тамплиеров Арнольд еще хорошо помнил: там была главная улица, полная телег, всадников и носильщиков. Через некоторое время с нее можно свернуть налево в узкий переулок, расширявшийся после перекрестка. В этом широком переулке находилась лавка пряностей какого-то сирийца, которую он смог узнать, а затем Арнольд повернул направо и с северной стороны вышел на Храмовую площадь. Все осталось как прежде: роскошная мечеть Омара, называемая христианами Наскальным храмом, сверкала голубым цветом, а ее золотые купола сияли красным цветом. Из мечети аль-Акса, расположенной на южной стороне Храмовой площади, слышались призывы муэдзина, собиравшего мусульман на вечернюю молитву; Арнольд увидел стену, окружавшую двор дома тамплиеров, где в правом углу находилась башенка с бойницами. Он дернул за колокольчик у двери и подождал, пока тот звякнет. Да, именно так и звенел колокольчик, когда в него звонил отец. Затем отец посылал Арнольда обратно домой и входил один.
Ворота открылись. Арнольд был охвачен радостным волнением: перед ним стоял Эсташ, его немой друг, с которым он двадцать лет назад расстался в слезах.
— Эсташ! Ты узнаешь меня?
Они заключили друг друга в объятия. Теперь Арнольд окончательно убедился, что вернулся домой. Они рассматривали друг друга с головы до пят. Эсташу было за сорок, его уважали за то, что он не чурался никакой работы. Только глаза его глядели столь же задумчиво, а в лице, как и двадцать лет назад, было выражение, словно он к чему-то прислушивается.