остановился возле вроде бы знакомого немолодого грузного казака, не в силах слово молвить. Тот даже не оглянулся, смотрел на реку. И Кузьма стал смотреть. Что ещё оставалось делать?!
Амур здесь неширок, саженей сто, сто пятьдесят. В воде по колено, по пояс переминаются несколько человек, не решаясь двигаться дальше, – видимо, не умеют плавать. Оглядываются на берег, кто-то крестится, видно, христианская душа. По ним не стреляют, загнали и ждут казаки, что же – дальше.
Кто-то пытается переплыть – над мелкими волнами виднеются чёрные головы, медленно двигающиеся к другому берегу. Молодая семейная пара… привязали на спину малолетних детей и поплыли, но сил хватило лишь до середины реки: там как-то сразу вместе окунулись и больше не показывались. Несколько десятков человек всё же переплыли, вылезли на сушу, но там поджидали соотечественники в серых рубахах с копьями и мечами, скорее всего, повстанцы, ихэтуани. Они окружили спасшихся, через несколько минут разделили их на две части, одну группу погнали в сторону Сахаляна, а с другой разделались быстро: несколько ударов мечами и копьями – и вернувшихся на родину не стало.
– Их там посчитали за предателей, – сказал казак возле Кузьмы, и тот узнал верхнеблаговещенского атамана Номоконова. – Тьфу, ироды!
– А наши – лучше? – буркнул дед.
Номоконов оглянулся, узнал, кивнул.
– Они первые начали, вот народ и озверел, – виновато сказал он. – Я пробовал остановить – куды там!
Кузьме показалось, что видит плывущих Ванов – три головы, одна явно женская, держались рядом и удалялись по течению, постепенно приближаясь к своему берегу. Выйдут у Сахаляна, подумал дед, и правильно сделают. Смешаются с местными, затеряются.
Какому-то казаку с винтовкой надоело ждать, пока оставшиеся возле берега отправятся к своим, – он выстрелил, и человек в воде упал. Его поддержали: загремели выстрелы почти в упор и с каждым из них количество стоявших уменьшалось. Они не поворачивались лицом к убийцам – падали и не тонули, а покачивались на мелких волнах.
– Отставить, не стрелять! – захрипел дед и рванулся остановить беспредел.
Номоконов перехватил его:
– Всё, Кузьма Потапович, всё! Ничего не исправишь.
– Стой! – раздался неожиданный не крик даже, а вопль. – Стойте!..
Молодой новобранец бросил топор, метнулся к реке и, схватив за ворот куртки, потащил на берег единственного оставшегося, небольшого человечка. Им оказался мальчишка лет десяти. Он вырывался, визжал, закрывал лицо руками – наверное, боялся, что зарубят. Новобранец держал крепко.
Кузьма отпихнул атамана, подошёл к китайчонку, положил ладонь ему на чёрную, как смоль, голову. Несколько раз сжал пальцы – мальчишка затих, съёжился, руки бессильно упали вдоль тела. Новобранец поддерживал его под руки. Дед отнял руку от волос мальчугана, и все ахнули: голова его стала пегой от внезапной седины.
– Ох ты, Господи! – только и сказал Кузьма. Он повернулся к Номоконову: – Отдай его мне. Я испрошу у генерала охранную бумагу.
– Бери, – пожал плечами атаман.
Кузьма нёс парнишку на руках – худенькое тельце казалось совсем невесомым. Дед ступал прямо и твёрдо: ноги, совсем недавно еле-еле его державшие, вновь обрели силу и уверенность. Хоть одного спасу и сохраню, думал он, будет ещё один внук. Ваньке товарищ.
29
В тот же день избиение постигло вторую группу китайцев в Благовещенске. С нелегкой руки пристава Шабанова, то ли не понявшего, то ли намеренно исказившего приказ полицеймейстера, то ли просто поленившегося искать средства переправы, по всем прибрежным станицам и деревням пролетело известие: «Китайцев приказано уничтожать». Что и было принято к исполнению всеми более или менее начальствующими фигурами. Способ «переправы» они считали установленным самим военным губернатором.
Правда, у некоторых атаманов и старост возникали сомнения. Атаман Поярковой станицы Коренев попросил у войскового правления пояснения, как следует переправлять собранных китайцев, в количестве 85 человек, на что получил от председателя правления полковника Волковинского раздражённый ответ: «…когда сказано уничтожить их, то и следует уничтожить без рассуждения». Такой же приказ получили атаманы Кумарской и Черняевской станиц. То же самое происходило и в деревнях, особенно в районе Маньчжурского клина. Там крестьяне свирепствовали из зависти: слишком хорошо хозяйствовали иноплеменники. Убивали китайцев и на приисках. Причём часто с примитивной целью грабежа, пользуясь царившей безнаказанностью.
Только атаманы Албазина, Джалинды, Игнашина, Маркова не запятнали себя кровью невинных людей: китайцев переправили на лодках, не посягнув ни на жизнь их, ни на имущество.
Убитых в Верхне-Благовещенском, а затем и в других станицах, выбрасывали в Амур, и с 4 июля по реке поплыли трупы. Их было так много, что они забивались под колёса пароходов, застревали на отмелях, попадали в сети рыбаков. Специально назначенные люди проверяли берега и шестами отталкивали прибитые течением тела. И они плыли дальше, жуткие жертвы и свидетели безумия, порождённого страхом войны.
Губернатор вернулся в Благовещенск из-за Зеи вечером 5 июля – он организовывал отпор китайскому десанту из Айгуна. В ночь на среду не менее пяти тысяч маньчжур переправились на лодках через Амур и внезапно атаковали обоз, следовавший из поста № 1 на пост № 2. Обоз сопровождали крестьянские дружинники во главе с полицейским приставом Мищенко. Пристав струсил и развернул обоз к городу, дружина недолго отстреливалась, потом побежала. Бегство захватило и пост № 1. Полуодетые солдаты и казачья сотня с двумя орудиями отступали в беспорядке до самого перевоза через Зею. Здесь их остановил отряд с четырьмя орудиями, посланный в срочном порядке губернатором. Командир отряда казачий полковник Печёнкин восстановил порядок и повёл солдат и казаков в контрнаступление. Маньчжуры были рассеяны, пост № 1 найден сожжённым.
Дежурный офицер встретил командующего неприятной телеграммой от военного министра Куропаткина: «Надеюсь, что по сбору необходимых сил и средств вы проявите со всеми вверенными вам чинами огромную энергию к полному поражению китайцев. Этим вы изгладите тяжелое и невыгодное впечатление, результат незнакомства вашего с тем, что происходит на другом берегу Амура против Благовещенска».
Самым скверным было то, что в столице так быстро узнали о происходящем на другом краю России. Да, конечно, журналисты разнесли весть о бомбардировке города по всему миру, но они нарисовали общую картину, а в телеграмме были тонкости, понятные только военным специалистам. Куропаткин напрямую обвинил военного губернатора в плохой организации разведки и недооценке приготовлений противника, а такую информацию мог предоставить лишь кто-то из штаба командующего. Следовательно, в штабе появился «крот», и это надо учитывать.
Телеграмма настолько взволновала генерала, что он налил полстакана коньяку и выпил залпом. Походил по кабинету, подумал. Военный министр дал шанс для исправления положения, поэтому надо срочно что-то предпринять. Хорошо бы сделать вылазку на