головой громко трещали, будто вот-вот рухнут.
Фелан покрепче сжал пальцы на обжигающей коже фляжки и дернул руку вперед. Брага брызнула в сторону охотника, и капли упали на его лицо. На миг Вильгельм зажмурился. Черной перчаткой он обтер щеку и нос и в недоумении уставился сначала на собственные пальцы, поймавшие капли, а потом устремил яростный взгляд на Фелана.
— Ты что задумал, еретик? — пророкотал он.
Фелан повторил движение. Потом снова, и еще раз. Пока брага не иссякла. А потом бросил пустую фляжку в яму, под ноги охотнику.
Ветви громко хрустнули, и горячий воздух ветром обдал макушку. Одна из веток надломилась и повисла прямо над ямой.
— Арлен! Ты не посмеешь! — кричал Вильгельм и снова пытался ухватиться за осыпающийся край ямы.
— Ты прав, Арлен бы не посмел.
Вильгельм удивился такому ответу. Даже перестал пальцами рыть землю. Он ошарашено смотрел прямо в лицо, и что-то внутри ежилось в желании помочь.
Но охотник уже один раз этим воспользовался.
— Арлена отец сдал охотникам. Арлена Бренна опоила кровью себе на потеху. Я отрекся от этого имени.
Фелан сделал несколько шагов назад, и волки пошли за ним. Он все еще рычали и скалились, отходя от ямы задом. Вильгельм с новой силой принялся выбираться из ямы.
Он смог вылезти наполовину, когда над головой снова раздался хруст и горящая ветвь старого дуба обрушилась на его могучую спину. Брага сразу загорелась, разнося пламя по одежде и доспехам охотника. Он не удержался и снова свалился вниз. Еще один хруст, и другая ветвь, свалилась рядом с ямой, поджигая траву и листья.
Среди языков пламени разлетелся возглас досады.
Дуб умирал. Волки чувствовали это. А еще они чувствовали, что оставаться в этом месте опасно. Фелан тоже это понял. Он развернулся и как мог быстро поковылял прочь.
За спиной продолжал кричать проклятия Вильгельм. Дуб трескался и ломался, обрушиваясь ветвями на землю. С натужным грохотом он и сам вскоре упал, подняв в воздух пепел и искры. Горячей волной обдало спину, а ушей достиг крик боли, больше похожий на рев великана.
Волки могли убежать, но они держались рядом, не желая оставлять раненного Фелана одного в зареве пожара. Поэтому он упрямо шел все дальше и дальше. Он оставлял позади Вильгельма, сгорающего в огне, как все те ведьмы, которых он уже поймал и казнил. Как горела ведьма Изма, так и не сумевшая спасти свою дочь.
Шаг за шагом он удалялся. Дым сменился влажным туманом, охлаждая разогретую кожу. Плечо продолжало пульсировать болью, отзываясь на каждое движение.
Фелан потерял счет времени.
Он не понимал, сколько уже прошел и сколько еще предстоит пройти. Он брел вперед, не думая о дороге. С каждым шагом идти становилось все труднее.
Сколько времени прошло? Солнце уже встало или еще не село? Вялый ворох вопросов заполнял мысли. Вскоре силы окончательно покинули Фелана, и он упал лицом в мох. И заснул.
Глава 14
Пробуждение было мучительным и сладостным одновременно. Мучительным — из-за боли, которая вернулась вместе с сознанием. И сладостным — из-за любимого запаха трав и мягких прикосновений тонких пальцев. Они осторожно убирали прилипшие ко лбу волосы. Губы сами собой тянулись в улыбке, но сорванное дыхание мешало окончательно ей оформиться.
Фелан потянулся правой рукой, но не почувствовал ничего, кроме боли в плече. Он разлепил веки. Зеленые глаза напротив внимательно изучали его. Ула выдохнула и расслабила плечи, встретившись с его взглядом.
— Ты ранен, — произнесла она, и любимый голос дрогнул.
Фелан медленно моргнул вместо кивка.
— Я тебя вылечу, но это…
Она запнулась и опустила взгляд.
— Будет больно, — прохрипел Фелан окончание фразы. Он смутно помнил, что произошло. Помнил стрелу в плече и даже чувствовал ее древко сквозь боль. Он видел бледную безжизненную конечность, почти белую на фоне густого зеленого мха. Залечивать рану нельзя, пока стрела остается в теле.
Ула обреченно уронила голову в согласии.
Хорошая. Она не хотела причинять ему еще больше боли, даже зная, что это необходимо. Осознавать это было безумно приятно.
— Перевернись на спину, — попросила Ула и принялась копаться в мешочке на поясе.
Правая рука не реагировала, сколько бы Фелан ни пытался ей пошевелить. Он попробовал приподняться на левой, но надавил на раненное плечо и вскрикнул от резкой вспышки боли. Ула дернулась к нему и принялась осматривать. На ее лице виделся испуг.
— Не могу, — выдавил из себя Фелан. Дышать стало тяжело, а перед глазами опять полыхали цветные пятна. — Рука. Не двигается.
— Рука? Эта? — Ула дотронулась пальцами до правого локтя. Фелан увидел это, но не почувствовал касания.
— Да, — подтвердил он. — Не чувствую твоих пальцев.
Ула дернулась, будто бледная кожа ее обожгла. Но затем она погладила ладонью неподвижное запястье, приподняла его, внимательно посмотрела в лицо Фелана. Он лишь выдохнул.
— Совсем не чувствуешь? — уточнила она.
— Совсем.
— Это плохо. Серьезнее, чем я думала.
Ула принялась что-то обдумывать. Она медленно вертела его руку, провела пальцами до плеча. Фелана дернуло, когда она дотронулась рядом с раной.
— Надо тебя перевернуть. Я помогу, — заверила она и принялась толкать его правый бок, пытаясь перекатить его на спину. Внезапно рядом возник один из волков. Он принялся помогать своей хозяйке, поддевая его живот носом и толкаясь головой. Фелан и сам пытался перевернуться, но эти попытки казались тщетными.
И все же это получилось. Новая вспышка боли оглушила его, когда правая рука перевалилась через тело мертвым грузом и потревожила плечо. Ула села с другой стороны и принялась осматривать рану.
— Придется вынуть остаток стрелы, — объясняла она. — И сразу после этого я буду залечивать рану.
Она провела ладонью вокруг оперенья, шепотом произнося знакомо незнакомые слова. Рубаха в этом месте намокла, прохладные капли потекли по коже. Ула достала из-за пояса нож, аккуратно распорола мокрую окровавленную рубаху и принялась осматривать рану. Она взялась за оперенье одной рукой, другой уперлась в грудь.
— Фелан. Будет больно, — предупредила она.
В голове пронеслась мысль: «От твоей руки…»
— Пускай, — выдохнул он.
Ула дернула. Боль мгновенно разлилась по всему телу, оглушила и ослепила. Как в тот момент, когда Вильгельм доламывал кости. Постепенно пламя боли сменилось целительным теплом. Зрение и слух возвращались, и зелень любимых глаз была первым, что он увидел, а шепот заклятия первым проник в уши.
Правую руку закололо тысячами мелких иголочек, и вызванный ими зуд казался нестерпимым. Вместе с зудом пришла и боль, растекающаяся от плеча по руке до самых кончиков пальцев. Тепло Улы разливалось вслед за этой