Читать интересную книгу Сталинград - Энтони Бивор

Немецкие 24-я танковая дивизия, бо́льшая часть 389-й пехотной и 100-я егерская дивизия наступали на металлургический завод «Красный Октябрь» и оружейный завод «Баррикады» – запутанный лабиринт полностью уничтоженных заводских цехов,[356] как описал этот обширный промышленный комплекс, в котором бомбы и снаряды выбили все до единого стекла, разрушили крыши и до неузнаваемости изуродовали станки, один из егерей. «Мы уже потеряли первых своих товарищей. Все чаще слышались крики с просьбой позвать санитаров. Огонь нарастал, и теперь стреляли не только спереди, но и с боков». Кроме того, большой урон немцам причиняли снаряды и минометные мины противника: разлетающийся при взрывах во все стороны битый камень поражал солдат словно осколки.

На следующий день, стремясь усилить наступление на завод «Красный Октябрь», Паулюс приказал перебросить из южной части города 94-ю пехотную дивизию и 14-ю танковую. Но и изнемогающая под натиском врага 62-я армия также получила подкрепление, в котором так отчаянно нуждалась: через Волгу переправилась 39-я гвардейская стрелковая дивизия генерала Степана Гурьева. Она была сразу брошена на укрепление правого фланга обороны завода «Красный Октябрь». Еще одно свежее соединение, 308-я стрелковая дивизия полковника Гуртьева, состоящая преимущественно из сибиряков, тоже переправилось через Волгу, однако данные подкрепления едва восполнили понесенные за эти дни потери.

Вскоре возникла новая непредвиденная опасность. 1 октября 295-я пехотная дивизия скрытно, по оврагам, подошла к правому флангу дивизии Родимцева. Его гвардейцы оборонялись отчаянно: стреляли в упор из пистолетов-пулеметов, бросали гранаты, сходились с врагом врукопашную. Однако ночью большая группа немецких пехотинцев пробралась по дну оврага, ведущего вниз в Крутую балку, вышла к Волге и повернула на юг. Немцы ударили в тыл дивизии Родимцева. Этот неожиданный маневр по времени совпал с еще одним прорывом на правом фланге. Родимцев среагировал молниеносно, бросив в контратаку все имевшиеся в его распоряжении роты. Его гвардейцам удалось отбиться и остаться на занимаемых позициях.

2 октября немцы атаковали нефтехранилище на берегу Волги, расположенное прямо над командным пунктом Чуйкова. Оказалось, что пусты не все цистерны. При прямом попадании немецких бомб и снарядов остававшаяся в них нефть загорелась. Огненная лава потекла по балке, разливаясь вокруг командного пункта и вниз, в реку. Связь прервалась. Когда ее наконец удалось восстановить, из штаба фронта первым делом поинтересовались: «Где вы находитесь?» Ответ последовал незамедлительно: «Мы там, где больше всего огня и дыма».[357]

Так развивались события в первую неделю октября. Чуйков все чаще задумывался, удастся ли ему удержать стремительно сужающуюся полоску земли на правом берегу. Теперь все зависело от того, как будут действовать переправы через Волгу. Командующий 62-й армией понимал, что не только его части понесли значительные потери – соединения противника тоже обескровлены. Исход сражения будет зависеть не только от резервов, но и от выдержки, крепости духа. У солдат не было другого выхода, кроме как повторять слова своего командующего: «Для нас земли за Волгой нет».[358] Для многих красноармейцев они стали священной клятвой. Подвиги защитников Сталинграда достойны преклонения. 2 октября в южной части заводского района немецкие танки наступали на развалины школы, которые обороняло подразделение морской пехоты, приданное 193-й стрелковой дивизии. У бойцов закончились противотанковые гранаты, и заместитель командира отделения первой роты Михаил Паникаха схватил две бутылки с зажигательной смесью. Он приготовился их бросить, но тут немецкая пуля разбила одну бутылку прямо у него в руке, и он превратился в пылающий факел. Паникаха выскочил из окопа, пробежал последние несколько метров и бросился на борт ближайшего танка. Он еще успел разбить вторую бутылку о решетку радиатора двигателя за башней.

Немецким командирам было о чем тревожиться. Солдаты измучены, боевой дух армии упал. Пехотинцы 389-й дивизии, например, открыто говорили о том, что после таких тяжелых боев и огромных потерь их должны отправить на отдых куда-нибудь во Францию. Действительно, немецкие военные кладбища в ближайшем тылу расширялись с каждым днем. 30 сентября Гитлер выступал в берлинском Дворце спорта, и его речь транслировалась по германскому радио. Тех, кто слышал ее в Сталинграде, не обрадовали слова фюрера о том, что союзным державам надо брать пример с Германии, в стремительном наступлении продвинувшейся от Дона до Волги. И, снова бросив вызов судьбе, Гитлер заявил: «Ни один мой солдат не двинется там с места».[359]

Глава 11

Предатели и союзники

«Мы, русские, были идеологически готовы к Сталинградской битве, – сказал один ветеран Великой Отечественной войны в личной беседе. – В первую очередь мы не обманывались относительно цены победы и были готовы ее заплатить».[360] Справедливо будет отметить, что иллюзий не питали ни большинство простых солдат и их командиров, ни советское руководство. И все же мы не оскорбим мужество защитников Сталинграда – скорее, даже наоборот, оно получит дополнительное подтверждение, – если вспомним о тех немногих, кто не захотел или не смог вынести страшные лишения того времени.

Советские военачальники сразу заняли очень жесткую позицию. Они не ведали жалости. «В горящем городе мы не можем позволить себе гауптвахту для трусов», – писал Чуйков.[361] Партийное руководство сочло необходимым еще раз напомнить солдатам и мирным жителям слова Ленина, не раз цитировавшиеся Сталиным: «Те, кто не помогает всеми силами Красной армии и не поддерживает порядок и дисциплину, являются предателями и должны быть безжалостно уничтожены».[362] Всякие сантименты категорически отвергались. В тотальной войне ошибки военной судебной системы неизбежны, но почему войска на передовой иногда попадали под огонь своей артиллерии?

Установить жестокую дисциплину сначала было очень непросто. Только 8 октября политуправление Сталинградского фронта смогло доложить в Москву, что «пораженческие настроения практически полностью устранены, и число случаев предательства снижается».[363] То, что советский режим был таким же беспощадным к своим собственным солдатам, как и к врагу, подтверждают факты. В ходе Сталинградской битвы, как по суду военного трибунала, так и без судебных разбирательств, были расстреляны 13 500 человек. Так карались все проступки, которые, по мнению политработников, являлись «чрезвычайными происшествиями», – отступление без приказа, самострелы, дезертирство, переход к врагу, подрывная и антисоветская деятельность. Красноармеец также считался виновным, если он не пристрелил на месте своего сослуживца, решившего дезертировать или перебежать к врагу. Доходило до абсурда: однажды в конце сентября, когда группа советских бойцов сдалась в плен, немецкие танки быстро выдвинулись вперед, чтобы прикрыть их броней от огня своих товарищей.[364]

Наименее боеспособными частями в армии Чуйкова были бригады народного ополчения, состоявшие преимущественно из рабочих с заводов в северной части Сталинграда. Чтобы предотвратить их отступление с позиций, за ними ставились заградительные отряды из хорошо вооруженных добровольцев из числа комсомольского актива или сотрудников войск НКВД. Их комиссары в черных кожаных куртках с пистолетами в руках напомнили Константину Симонову красногвардейцев 1918 года. Заградительные отряды не раз предотвращали переход советских бойцов к противнику, но в случае со 124-й особой бригадой, противостоявшей 16-й танковой дивизии под поселком Рынок, они не сразу успели это сделать.[365] 25 сентября Хрущев получил донесение, что группа из десяти человек, среди которых были два сержанта, перебежала к немцам. На следующую ночь еще пять человек перешли к врагу. Согласно немецким протоколам допросов перебежчиков из первой группы, в их батальоне осталось всего 55 человек. «После последней атаки 18 сентября, в ходе которой они понесли тяжелые потери, им больше не ставили никаких задач. Отступить батальон не мог, потому что за его позициями стоял заградительный отряд из комсомольцев и коммунистов, вооруженных пулеметами и автоматами».[366]

Показательна судьба одного советского офицера, дезертировавшего под Сталинградом. Старший лейтенант Красной армии попал в плен в августе, в ходе боев в большой излучине Дона, однако вскоре ему удалось бежать. Он вернулся в свою часть и тут же был арестован по обвинению в измене Родине.[367] Офицера разжаловали и отправили в штрафную роту, приданную 149-й особой бригаде. После этого он уже по собственной воле перешел на сторону немцев.