Читать интересную книгу Условно пригоден к службе - Юрецко Норберт

Мы придумали и кто будет нашим "двойником". Много лет я был знаком с одним парнем из предместья Ганновера. Он был хорошо образован, холост, надежен и происходил из чуть ли не примерной семьи. Мой молодой знакомый как раз звонил мне пару недель назад, потому что получил повестку в армию. Бундесвер его никак не привлекал, потому что он уже давно спланировал, чем будет заниматься в жизни. Пройдя обучение в одном большом немецком концерне, он сразу же получал там хорошую должность с приличным жалованием. Потому он позвонил мне и попросил моего совета.

Итак, мы отправились к моему знакомому в Ганновер и сообщили ему о наших планах, связанных с курьером. Он был очень сдержан и попросил несколько недель на обдумывание. Он сомневался в серьезности БНД и нашей работы. В качестве компенсации мы пообещали ему на все время, пока он работает для нас, отсрочку от военной службы. Мы уже начинали паниковать, потому что российский материал все накапливался, а вывезти его мы еще не могли. Потому мы были вне себя от радости, когда через несколько недель к нам пришла первая поставка из Грузии.

С того времени мы оба действовали в основном из Гамбурга. Берлин мы посещали только время от времени и вскоре на нас там глядели как на экзотику. Некоторым коллегам мы давно казались подозрительными. Никак их не застать, всегда в дороге, необычайные успехи. Особенно те, с которыми у нас не было личных контактов, смотрели на нас с подозрением. Но Гассинг, которого мы всегда держали в курсе, и который один мог поэтому оценить, что мы делаем, благословлял наши действия.

Все это время я усиленно старался не попадаться на глаза заместителю Гассинга Темпо. Если шеф был в командировке, то я объезжал филиал десятой дорогой и посылал вместо меня туда Фредди. А резолюции руководства мы получали благодаря простому трюку. Фредди приезжал на Фёренвег и говорил всегда одну и ту же фразу: – Норберт сказал, что ему это обязательно нужно. Больше я сам ничего не знаю. Но даже если вы не согласны, то он сказал, что вы должны дать свой отказ в письменном виде, чтобы тем самым снять с Норберта всю ответственность.

Невероятно, как быстро мы получали нужную подпись в таком случае. Так мы могли работать без стрессов. За все годы работы не была отвергнута ни одна заявка, шла ли в ней речь о покупке какой-то техники или об оплате агента. У нас все шло настолько хорошо, что никто не решался ни разу сказать "нет", опасаясь возможной ошибки.

Речь, конечно, не шла о том, чтобы пробивать какие-то бессмысленные вещи. Обычные глуповатые дискуссии просто слишком изматывали нас. И кроме того, они забирали много времени. Умная болтовня людей, которые никогда не управляли ни одним настоящим агентом, угнетала нас, особенно сильно раздражали их надменность и презрительное отношение к информаторам. Потому мы все больше и больше шли своей дорогой, чтобы со всей ответственностью и добросовестностью исполнить все, что нам предстояло.

МАД

Но, с таким трудом организовав работу, мы уже едва могли с ней управиться. Нам нужно было не только курировать всю сеть источников, но также агентурных помощников и курьеров. Даже бюрократическая работа в конторе отбирала все больше времени. Мы всегда помнили о Пуллахе, но не могли оставлять без внимания и поставку материалов американцам.

Интересно, что со временем наши отношения с коллегами из РУМО нормализовались. Так как мы не восприняли всерьез всю эту чепуху с сопроводительными формулярами для донесений, то о них скоро тихо забыли. Сотрудничество с Гансом Дитхардом значительно улучшилось. В середине 1993 года стало совершено ясно, что к нам остановятся со всей серьезностью. Мы и сами старались поддерживать с американцами равноправные отношения и вести себя с ними по-честному.

Потому РУМО начало поддерживать наших источников и финансами. Это не было так уж просто. Все чаще для нас оставляли конверты с деньгами. Например, американцы получили от нас кучу донесений, а через несколько дней подготовили конверт с десятью тысячами долларов. На конверте было имя информатора, которому нужно было эти деньги передать. Но не было никаких правил по обращению с такого рода гонорарами для агентов, мы не получали инструкции из Пуллаха, хотя и я, и Гассинг много раз их спрашивали, как нам оприходовать и обращаться с деньгами. К нашему огромному удивлению мы потом получили инструкцию из Центра, что все полученные таким путем деньги должны выплачиваться агентам, но о них нельзя упоминать ни в одном отчете или в финансовых документах. Этот подход мы категорически отвергли. Такая практика могла открыть простор для манипуляций с деньгами каждому оперативнику. Чтобы этого не было, нужно было вести секретную бухгалтерию.

Вторая проблема была серьезнее. Суперисточник, вроде "Мюнхгаузена", к примеру, получал в год около ста тысяч марок – половину от нас и половину от американцев. А в оперативных досье мы отмечали лишь пятьдесят тысяч, то есть, только нашу часть.

Но если однажды американцы отказались бы больше платить свою долю, то у нас возникли бы большие проблемы с финансами. Ведь нам пришлось бы взять на себя оплату и второй половины гонорара, которой официально не было. Тут возникла бы куча вопросов, которые мы хотели предотвратить любой ценой. Потому, несмотря на противоречащие этому указания, мы вносили в наши досье обе половины жалования.

Но была и еще одна проблема. На конвертах с американскими гонорарами всегда были написаны имена. Например, "Для Норберта / Фредди по делу "Мюнхгаузена". Сумма там не указывалась. Вначале обращение с этими деньгами, как правило, хранившимися у Темпо, вызывало нехорошие вопросы. Однажды мы решили сами выплатить "Уленшпигелю" его американскую долю гонорара. Во-первых, эти деньги и так были выделены для него, а во-вторых, мы этим ослабили бы давление на наш собственный бюджет, предназначенный для оплаты услуг источников. Но когда мы захотели взять эти деньги, оказалось, что их уже отдали другому коллеге для оплаты работы его агента. Часто мы только случайно узнавали от американцев, что они выделили для нас конверт. Вся эта процедура представлялась очень сомнительной и вызывала подозрения.

Поток указаний на утечки информации из БНД в российскую разведку не прекращался. Фредди исписал уже не одну дюжину страниц в своем "разведывательном блокноте", как я его называл, намеками и уликами, конкретными именами и фактами. Он спросил меня, как со всем этим поступить. Мой ответ был таким: – Мы должны спрятать его в пакет и послать в управление в Пуллах. Там это все проанализируют. В Мюнхене они точно смогут что-то из этого извлечь. Потому мы передали блокнот ответственной за связь коллеге с Фёренвег. Она отправила посылочку в Пуллах. Копий мы не делали, даже для американцев.

А потом случилось что-то совсем невероятное. Прошла неделя, а странички из блокнота Фредди снова лежали в нашем сейфе в берлинском филиале. К ним был приклеен желтый листок клейкой бумаги с такой заметкой: "Норберту и Фредди по делу иностранных разведок. Не представляется возможным оценить сообщения. Речь идет исключительно об информации, уже опубликованной в прессе. Интереса не представляет. С дружеским приветом. Херле".

Мы были ошеломлены. Вот так, стало быть, обращаются в Пуллахе с конкретными указаниями на возможного шпиона в их рядах. Возможно, что-то на самом деле раз или другой упоминалось в газетах. Но ведь в заметках наших были конкретные имена и описания личностей людей, о которых мы со всей уверенностью могли сказать, что они не могли публиковаться в средствах массовой информации. Кроме того, нас очень удивило, что наши бумаги вернулись назад с такой быстротой. Это означало, что их никто не анализировал и не исследовал. Эти донесения даже не вышли из стен Первого отдела. Но почему?

Почему этот доктор Херле, который однажды совершенно незаметно для нас сменил на посту руководителя реферата 12 YA господина Таве, так странно отреагировал? Сначала это вызвало у нас только пожатие плечами и покачивание головой. Если мы своими заметками доставляем этим господам слишком много хлопот, то мы можем это бросить. Мы, вероятно, не стали бы так настаивать ради нашего нового шефа, но вот ради наших агентов… Вся наша забота была направлена на них. А тут речь шла именно об их безопасности. Потому я сам начал листать этот блокнот. И не нашел в нем ни одной пометки на полях, никакого замечания, никакого мнения, ничего такого, что свидетельствовало бы о том, что эту нашу писанину хотя бы читали. А это уже было совсем непривычно.

Мы тогда не могли предположить, что за всем этим кроется. И мы оба не могли знать, что причиной такого обращения с нашим трудом не были ни лень, ни глупость. Много лет спустя мы поняли, что тут имел место только холодный расчет.

Просматривая наши материалы, "уже опубликованные в прессе", я заметил, что некоторые места могли бы представлять интерес для Службы военной контрразведки – МАД. – Фредди, мы поедем в МАД. Быстренько узнай, где они сидят в Берлине, – решительно сказал я. – И ты думаешь, что это корректно, если мы просто так туда заявимся? – прозвучал его ответный вопрос. Я покачал головой, как будто собираясь упасть в обморок, и возразил: – Корректно – какое замечательное слово, когда речь идет о БНД. Что тут корректного? Корректно только то, что наши агенты останутся в живых. А тем, в Пуллахе, на это, очевидно, наплевать. Кроме того, я считаю, что как офицер, я, столкнувшись с угрозой для безопасности, просто обязан обратиться в соответствующее отделение МАД.