Читать интересную книгу Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010 - Дмитрий Дмитрий

В Стокгольме бушевал май. Улле поселил меня в многоэтажной гостинице при Хювюдста-центре, на десятом этаже, в номере 1022 — однокомнатная квартира со всеми удобствами.

Цвела сирень. В соседнем парке скакали по траве серые и черные крольчата. И шведы ездили на велосипедах, усадив в багажники своих шведят в пробковых шлемах и с сосками во рту. И жара стояла такая, что сиденье машины обжигало ноги, когда я в шортах залезал в салон.

Май в Швеции — мертвый сезон. Сплошные праздники. Из десяти дней, отведенных на мое пребывание в Швеции, рабочими оказались только три. Один из них — укороченным. О чем думал Улле Стейвинг, приглашая меня в мае, не знаю.

На бланке его фирмы назидательно красовался девиз: «Quality is never an accident. It is the result of intelligent effort» (John Ruskin). Успех, дескать, никогда не случаен, он результат интеллектуальных усилий. Так сформулировал Джон Рёскин, философ. У нас в партийные времена выражались проще: «Как вопрос готовится, так он и решается». Результатом интеллектуальных усилий Стейвинга явилось мое безделье. И я как мог решал этот вопрос.

Уезжал к воде близких фьордов и сидел на берегу, скорее томясь вынужденным бездельем, нежели собираясь с мыслями или мечтая о чем-то. Такой я мечтатель. Сразу видно, что королевских кровей парень — помечтать любит. А работа ему по фигу.

В Стокгольме я был не первый раз, и шататься по центру или магазинам, которых панически боюсь, не хотелось. Я и в Париже не ахал от восторга.

Шведы справляли праздник за праздником, Улле играл в хоккей на искусственном льду, навещал загородных родственников, иногда звонил мне в отель, иногда обещал появиться в магазине, в котором скучала рыжая эстонка Катрин, а я ездил к воде и томился жарой и бездельем. Купался, лазил по старым могучим деревьям, играл с мальчишками в футбол и слушал «Маяк» по транзистору. Всякий раз Улле со скандинавским спокойствием уверял, что скоро — может быть, уже завтра — в магазин привалит целая толпа поклонников русской литературы. Какая может быть толпа? Ведь я же, простите, не Битов или Евтушенко. Я Каралис. Широко известный в узких кругах.

Так вот о моей фамилии.

В тот день я заехал в магазин «Интербук» и, узнав от Кати, что Улле передавал мне большой привет, тихо выматерился, попил воды из холодильника и под стоны продавщицы о скуке в Швеции взял с прилавка телефонный справочник.

Открыл на букву «К». Карлсон, Карлсон, Карлсон… Полным-полно шведов, как у Эрскина Колдуэлла.

Karalis… и Dimitrius…

Я подозвал Катрин и попросил прочитать.

— Димитриус Каралис, — прочла Катька. — Это твой родственник?

Я пожал плечами.

Облокотившись на прохладный прилавок, я смотрел сквозь невидимое стекло на сбегающую к фьордам улицу Святого Эрика и размышлял, не позвонить ли прямо сейчас подданному шведского короля Димитриусу Каралису и выяснить, откуда у него моя фамилия.

— Я бы на твоем месте позвонила, — сказала Катя. Она закрыла кассу и стала спускаться по винтовой лестнице в подвал, где стояла утробистая, как башня Кикен-де-Кок, бутылка вина. — Ты точно не будешь пить?

— За рулем…

— Может, он миллионер, — предположила Катя, придерживаясь за поручень. — Ты меня с ним познакомишь. Я выйду за него замуж. Они, правда, все жадные. Скр… Скв… Сквалыги, да?

Книжный магазин был пуст, как и положено книжному магазину в майский праздничный день. Зачем Улле заставлял Катрин сидеть в магазине, лично для меня загадка.

Зазвонил телефон. Я машинально снял трубку.

— Хей! — как можно мягче сказал я.

— Е… мать, — сказала трубка нетрезвым женским голосом. — Куда я попала? — В трубке перешли на шведский.

— Это книжный магазин, — перебил я. Катя, наверное, стояла в прохладном подвале и цедила сухое винцо из высокого, как башня Длинный Герман, стакана.

— Книжный магазин? А ты кто? — Судя по голосу, баба лет сорока, застойно пьяная.

— Я Дмитрий.

— Какой Дмитрий?

— Каралис…

— Что «каралис»? — Она икнула и замолчала. То ли ответа ждет, то ли задумалась о чем-то своем, женском.

— Фамилия такая. Вы что-то хотите?

— Ты русский?

— Русский. Из Петербурга.

— Вот, етит твою мать! — она расхохоталась. — А я из Тбилиси. Слушай, Димон, я из Тбилиси! Представляешь? Ха-ха-ха! Нет, я серьезно! Я в Ленинграде была, в «Пассаже» картины смотрела. Вот так встреча! Ха-ха-ха… За это надо выпить!

Я слышал, как она прихлебывает и звенит стеклом. Ну, напилась девчушка, скучно одной дома, хочется поговорить. Слышно было изумительно. Даже шуршание колготок.

— Слушай, Эдик, у вас там есть в магазине Пушкин? Ну, это: «Жди меня, и я вернусь, только очень жди…»? Есть у вас это стихотворение?

Веселый пошел разговор, ничего не скажешь.

Я прикрыл трубку рукой, крикнул Катю и продолжил:

— Пушкин есть. Но вам, очевидно, нужен Константин Симонов. «Жди меня» — это его стихотворение.

Катя не появлялась. Попивала винцо и проклинала своего женатого электрика, который водил ее за нос. Стеклянный Герман со следами помады стоял, наверное, рядом. Сейчас она закурит, потом выпьет еще…

В трубке ржали.

— Эдик, ты что — очень умный? Какой Симонов? Это Пушкин!

— Да, я шибко умный. Как чукча.

Тбилисская дама заржала так, словно разом вспомнила все анекдоты про чукчу.

Поднялась легкой походкой Катя из подвала и, взяв трубку, заговорила по-шведски. Лицо ее сделалось растерянно-тревожным.

— «Жди меня» — это же Симонов? — прикрыв трубку ладошкой, быстро спросила она.

Я кивнул: «Конечно!»

Катя перешла на русский:

— Да, я вас понимаю. Но это Симонов. У Пушкина нет такого стихотворения! — Она стала быстро краснеть. — Пушкин не великий грузинский поэт, а великий русский поэт!.. — Она замолчала надолго, потом швырнула трубку.

— Свинья! — сказала Катька.

— Она шутит! — сказал я.

— Нет, она не шутит! Она не шутит! — Катька, держась за виски, заходила вдоль прилавка. — Она предлагает мне найти Пушкина и прочитать ей стихотворение «Жди меня, и я вернусь»… Она мне заплатит по счету! Пусть подавится своими деньгами! Пусть Улле выгонит меня с работы! Ты не представляешь, какие тут встречаются свиньи! Это точно Симонов?..

— Точно, точно!

Вновь запиликал телефон.

Я решительно взял трубку, чтобы прочитать энергичную лекцию по отечественной поэзии.

На этот раз звонил Улле. Он спросил, всё ли у меня в порядке, и, не дождавшись ответа, захотел поговорить с Катрин. С Катей, с Катей, моей бывшей соотечественницей, дочкой русского моряка и эстонской ткачихи, а теперь подданной независимой Эстонии, язви их в душу, этих политиков. Катя перестала хлюпать носом и взяла трубку. Она говорила по-шведски. Повесив трубку, Катька повеселела и сказала, что Улле разрешил закрывать магазин.

Мне этот начинающий коммерсант ничего не передал. Я должен радоваться, что меня выписали на десять дней в Швецию и не петюкать. Как будто русский писатель — это такая диковинная обезьяна, у которой нет других дел, кроме как разъезжать на дармовщинку по заграницам и трендеть о своем творчестве с незнакомыми иностранцами. Пушкин, думаю, меня не одобрил бы. Он бы вызвал Стейвинга на дуэль. Пиф-паф! — уноси готовенького.

— Может быть, выпьем? — предложила Катя.

Я напомнил, что обнаружил в телефонном справочнике своего однофамильца и хотел позвонить ему. К тому же я за рулем.

Катя сунулась в стокгольмский справочник, выудила из него адрес, развернула карту, поводила по ней пальчиком и указала место жительства моего тезки. В левом нижнем углу, рядом с озерами.

— Спунга, — уважительно сказала она. — Почти пригород. Там университетский городок. Может, он профессор? — предположила Катя. — Профессора в Швеции хорошо получают. Ну что, позвоним?

Я что-то замычал в ответ. В том смысле, что надо подготовиться к разговору, а вдруг его нет дома, и вообще говорит ли он по-английски…

— У тебя есть в гостинице водка? — неожиданно спросила Катя.

— Есть. Две бутылки. — Я почему-то испугался.

— Поехали к тебе. Русской водки хочу. От тебя и позвоним. — Она сунула справочник в пакет и взяла со стойки ключи.

2. Нелегкая борьба с феминизмом

Катька пообещала показать мне близкую дорогу до гостиницы и запутала дело так, что мы пару раз вылетали за пределы карты.

— Вот сейчас налево! — внезапно говорила Катя. — Ах, проехали! Надо развернуться.

— Здесь нельзя! Только прямо.

Мы шпарили несколько километров по набережной с односторонним движением, возносились на мост, оказывались на другом острове и не знали, куда повернуть. Железнодорожные пути, пакгаузы, бесконечные заборы. Разве что лопухов и крапивы не было. И спросить не у кого.

— Давай попробуем налево…

— Спокойно. Командовать парадом буду я. Садись на заднее сидение.