Вообще зубы здесь очень приняты. Негры, индусы, египтяне, персы — все кругом сверкают зубами.
Стою на мосту через канал два часа и боюсь открыть глаза шире — вдруг я проснусь, и все исчезнет.
9 апреля
Ужасно стало трудно передавать впечатления: не хватает прилагательных.
Была в раю между Тигром и Евфратом. Это там, где жили Адам и Ева. Очень неинтересное место: также, как и везде, — река, пальмы, песок. Дерево, с которого Ева сорвала яблоко, представляет собой жалкое зрелище, торчит из земли еле-еле: женщины-арабки приходят и отрезают по кусочку (есть поверье, что оно помогает от бесплодия), так что от дерева почти ничего и не осталось.
А потом… потом мы были в настоящем раю. Дорога среди пальмовых бесконечных рощ. Видны глиняные жилища арабов (как в учебнике географии). Виноградники под пальмами. Мосты, река, балямы, нагруженные пальмовыми ветвями (пальма — кормилица: она дает и финики, и топливо, и строительный материал).
Снимались в лодках, лазали на пальмы, как обезьяны, ели финики и мчались дальше, как нечистая сила, — с безумной скоростью (научилась править джипом), бросали мелочь арабчатам — они устраивали безумную свалку. Чувствовали себя миллионерами, путешествующими для собственного удовольствия.
10 апреля
Уезжаем, уезжаем! Бесконечный путь на машинах холодной ночью, длинный-длинный бесконечный путь. Холодно. Все тело затекло. До одурения хочется спать. Но спать еще хуже — совсем замерзаешь.
Наконец-то всё позади: переехали на пароме реку. Аэродром. Уже утро. Солнце восходит. Холод. Садимся в самолет, летим. Холодно. Погода ужасная. Забираемся на невообразимую высоту, больше пяти тысяч метров. Все равно качает, и валимся в ямы. Холод такой, что чувствуем приближение смерти — летим все время над снежными вершинами. Какие они страшные сверху! Какой смертный холод излучают! В кабине самолета двадцать градусов мороза. Укрыться нечем. Ноги уже отмерзли — пора ампутировать. Хорошо, что я почти без чувств и ничего не понимаю.
Бесконечно долго летим и наконец, когда уже все равно, садимся на аэродром.
Снова Тегеран. Боже мой, какой неинтересный город! Ни пальм, ни арабов, ни каналов — просто Малаховка. Как это еще недавно могло мне нравиться?
13 апреля
Было три открытых концерта для населения города. Успех вообще, и мой в частности, — невообразимый. Один мрачный миллионер, наверное эмигрант, который за все время не вымолвил ни слова, подошел ко мне после моего выступления и равнодушным голосом мрачно произнес:
— Поразительно. Ничего подобного никто не мог себе представить. О вашем исключительном таланте говорит весь город. — И, не взглянув больше на меня, пошел куда-то.
14 апреля
Была чудесная встреча у генерала К. По дороге в Москву пролетала миссия югославских партизан. Мы были приглашены на прием — давали для них маленький концерт, потом ужинали вместе. Какие это мужественные, отважные и простодушные люди!
17 апреля
Должна улетать в Москву, самолет будет девятнадцатого.
20 апреля
Летим, летим. Скоро Баку. Качает, но не очень.
21 апреля
Ночевали в Баку на аэродроме, в гостинице. Летим уже три часа, а впереди не видно Москвы. Сказали, будем лететь семь часов без посадки. Собираю все свое терпение. Читать нечего: все журналы, английские и французские, оставила на аэродроме, потому что сказали — нельзя везти.
Летим очень спокойно. Совсем не качает. Облака внизу редкие, небольшими группами…
Проходит еще бесконечных четыре часа. Оказывается, слишком сильный ветер, лететь еще далеко…
После девяти часов полета показалась Москва. Всё. Садимся.
Актеры на фронте
Каждому из нас довелось не раз побывать на фронте. Если бы кто-нибудь захотел подсчитать количество всех концертов, данных за годы Отечественной войны для Красной Армии, цифры получились бы космические: от Волоколамска до Сталинграда, на боевых кораблях под Новороссийском, в Брянских лесах, в горящем Севастополе, в освобожденном Львове — везде актеры стремятся быть вместе с теми, кто все отдает своей Родине.
На этот раз на нашу долю выпала трудная и почетная задача — продвигаясь вместе с частями 4-го Украинского фронта, входить в освобожденные, отбитые у врага области, проделать путь наступления и переход через Карпаты.
Мы всегда чувствуем и знаем, как нам рады на фронте, какой отдых для бойцов наши короткие встречи, когда они слушают музыку, когда вдохновенная песня на минуту уносит их мысли к милому дому. Но здесь, в этих чужих горах, в этих пылающих осенних лесах, наше появление было особенно нужным и встречи особенно трогательными. Нас окружают, обнимают, расспрашивают: как добирались мы сюда, через сколько перевалов и границ, по бесконечным дорогам, сюда, где нет ни домов, ни концертных залов, где все размокло от дождя, где танк, свернув на минуту с дороги, уходит в грязь по самую башню. И вот начинается подготовка к концерту. Пока мы сидим у костра и повар кормит нас горячими блинами, все подготовлено. Эстрада из свежевыструганных досок украшена осенними цветами. Комната для переодевания сделана из плащ-палаток. И две тысячи зрителей разместились на склоне высотки необычайным амфитеатром.
Как странно выглядят смокинги и бальные платья актеров на фоне гор и золотых деревьев, а заходящее солнце почти заменяет юпитеры и софиты.
В нашей программе три вокалиста, балетная пара, два чтеца и два музыканта. Из опыта фронтовых поездок мы знаем, как трудно бывает размещать бригады и перебрасывать их. В данном случае небольшое количество людей упрощает этот вопрос. Один самолет, одна комната, одна машина — вмещаются все без труда.
Заговорив о транспорте, нельзя не остановиться на этом. Еще ни разу, ни на одном из других участков войны не приходилось нам пользоваться такими разнообразными средствами передвижения. Обычно к бригаде прикрепляют машину, и она носится по всему фронту Но тут, в условиях гор, приходилось пробираться на чем бог пошлет, в зависимости от того, какую высоту взяли, куда продвинулись части и какой род войск нужно обслуживать, начиная с самолетов и разнообразнейших марок и систем машин — от трофейных «опель-капитанов», «мерседес-бенцев», «шевроле» и «виллисов» до развалившейся полуторки, которая была в свое время и санитарной машиной, и походной библиотекой, а теперь доживает свой век в виде деревянной будки на колесах, нечто вроде душегубки, куда втискивают нас с нашими инструментами, чемоданами, а мы несемся по дороге, стукаясь обо все и задыхаясь от запаха бензина.