Денис возненавидел людей и машины особенно. Довлатову присудили больше, чем давали в подобных случаях и всё потому, что смерть потерпевших — водителя и его пассажира — наступила не от аварии, а в результате возникшей после неё драки между потерпевшими и виновником. Виновник находился в наркотической неге, был вооружён ножом, хотел скрыться; пострадавшие были убеждены в своей правоте, ощущали на двоих силу, как могли противостояли автохулигану. Результат удивил сложившуюся в тот год и видавшую виды судебную практику: пятнадцать лет колонии строгого режима. Но он не был трусом и был готов к тому, что всё — таки в конце произошло. Полжизни прошли в лишениях, испытаниях и борьбе, которые сломили его характер, пусть и говорил, что закалили.
…Чаще всего о зонах говорили, как о тяжёлой и нестерпимой борьбе придуманной ещё прадедами и дедами, хотя они сами их вытерпели и потом об этом гордо рассказывали… Такое множество безвестных ритуалов породили эти территории с советского времени, территории «красных» и «чёрных» прадедов и дедов. А сколько их полегло под безымянными крестами, один на другом за целый век, одному богу было известно. За сто лет ледяная земля Колымы пропиталась ими на сто метров вниз и исчезла без вести из памяти и с глаз, как земля Санникова во льдах… быть может, такая участь ожидала Донбасс, который не мог быть ничейным и не имел права стать чужим. Но Доберман оказался здесь не ради земли или людей, а потому что был зол на всех людей сразу. Ненавидел всех без исключения, как Мастифа сейчас:
— Вшивый пёс! Сука! — волком смотрел Довлатов перед собой, изредка ударяя по рулю тонкой ладонью. — Блудливая псина! И надо ж было мызнуть так?! — Довлатов кипел яростью, решив, что получил от Мастифа ущерб в том виде, в котором вес его уголовного авторитета не должен был пострадать от сучьей воинской подчинённости. — Сучья порода! — стервенел он.
Мастиф был непростым псом. Он был вожаком стаи; правда, стая была не собачья, и имя Мастиф носил человеческое, и высокую должность имел, — пожалуй, самую высокую должность в отряде, — и полномочия, позволяющие ему посадить «тюрингского пинчера» Довлатова, начальника разведки отряда с позывным «Доберман», за руль украденного ранним утром грузовика насквозь пропахшего чужим потом и куревом.
За что Мастиф так поступил с ним? Всё очевидно: исходил из важности задания. А Довлатов проморгал объект наблюдения и теперь шастал по дорогам в надежде случайной встречи. Как могло случиться, что он упустит преследуемую цель в последний момент и будет колесить в её поисках без результата, он и сам не понимал и за это сильно злился не только на Мастифа, но и на себя. Впустую прокатившись по улице Ковпака, он свернул на Калинина, повернул налево на Хмельницкого, рассчитывая, что цель не вырвалась за пределы предполагаемого «квадрата» поиска — за Третий городской пруд, иначе… Иначе, можно было считать всю эту наспех «скрученную» разведывательно — диверсионную операцию провалившейся и в этом была его прямая вина, как начальника разведки. Довлатов пуще прежнего разозлился и вдавил педаль газа в пол… На скорости, с какой мчался грузовик, нельзя было различить действительно ли навстречу двигался искомый объект — Денис не был уверен и посчитал это неважным для себя — выкрутил руль на встречную и протаранил престижный внедорожник.
Пренебрегая минутным испугом, Довлатов испытал настоящий животный восторг. Он сдал назад, разорвав дистанцию и схватив автомат, свалившийся от столкновения на пол, молниеносно выскочил наружу, крадучись выглянув из-за крыла. Мерседес коптил белым дымом.
— «Мастиф», я «Доберман», приём! Объект на пересечении Хмельницкого и… блядь, какая она?.. — себя спросил в рацию, оглядевшись. — …Кажись, Калинина… в направлении Третьего пруда! Как слышишь? Приём?
— Принял тебя, «Доберман»! — ответил Мастиф. — До нашего приезда ничего не предпринимай!
— Понял…
В мерседесе кто — то завозился.
Довлатов в ту же секунду выпустил короткую очередь в днище мерседеса и следом ещё одну, для надёжности: первую — в водительское сидение, вторую — в пассажира справа. И поразмыслив, сделал ещё два выстрела в пассажира, рассчитывая, что оба — и водитель, и пассажир, не пристёгнутые ремнями безопасности — могли сейчас находиться на одном месте, на пассажирском.
Бис затих, решив: всё, понеслось…
После выстрелов машины в образовавшихся снаружи дорожных заторах в обе стороны визжа тормозами и рыча моторами, которые Егор слышал также отчётливо как и стук прошивающих металл пуль, бросились в россыпную. Кто — то вёл по мерседесу прицельный огонь и выбираться в пассажирскую дверь, которая теперь нависала сверху, как решётка на колодце зиндана, в створ которой внутрь проникал приглушённый играющийся в клубах дыма свет, было смертельно опасно. Прислушиваясь к звукам снаружи, Бис решал непростую в свете возникших обстоятельств задачу, как ему выбраться из лежащего на боку автомобиля. Но, вдруг, к радости или несчастью, Алан Дзилихов стал подавать признаки жизни — закашлялся и попытался сбросить с себя мёртвое тело Берга, заливающего Дзилихову лицо струящейся из носа мертвеца кровью и недвижно поглядывающего перед собой единственным уцелевшим кровяным в области склера глазом.
— Нихуя… братан… — прокряхтел Алан. — Нихуя! — озверел он, будто до него только теперь дошло, что случилось с ними… и с Бергом, — …я им сейчас покажу! — как — то изловчившись, одним ударом высадил он лобовое стекло.
Тут же в багажнике, словно пойманный в ловчую сеть кабан с диким рёвом забился Вошанов, до умопомрачения напугав Биса, который в эту секунду тряс Тутыра за ворот, но тот в сознание не приходил и продолжал, казалось, спать, даже без пульса. Сунув руку меж сидений, Егор сорвал с пояса Берга пистолетную кобуру, отобрав тот уже во второй раз: мертвецу он был теперь точно не нужен. Снаружи прозвучали новые выстрелы. Голиаф уже выбрался и тут же, получив свою пулю в крупный череп, шелестя снаряжением рухнул, звонко ударившись головой о землю, как отстрелянная пустая гильза… Под капотом внедорожника что — то загорелось и задымилось ещё гуще. Цепляясь протезом за внутренности кожаного салона Егор, прополз по телу и лицу Берга на выход и добравшись до багажника, вскрыл. Вошанов, мешком с завязками на руках и ногах, вывалился под ноги Биса, который тем временем уже тянул с мёртвого Дзилихова мультикамовский разгрузочный жилет.
— Вали в частный сектор! — скомандовал Егор, перерезав кизлярским ножом прежнего хозяина пластиковые хомуты — стяжки на руках и ногах Вошанова.
— Как?! — спросил Вошанов, ничего не понимая.
— Быстро! — заорал Бис в самое лицо Вошанова, брызнув мелкой слюной.
С трудом перебирая онемевшими от оков конечностями, Вошанов на