Васильевич дает Глазунову как дирижеру в письме к Затаевичу, вполне совпадает с тем непосредственным впечатлением, которое мы, слышавшие ранее симфонию в исполнении самого автора, получили сразу после генеральной репетиции.
Рахманинов был так предельно требователен к себе как музыкант, что болезненно подействовали на него, конечно, не газетные недоброжелательные отзывы о его симфонии. Дело в том, что в процессе работы над ней ему казалось, что он пошел по какому-то новому пути в своем творчестве (действительно, в симфонии Рахманинова было много нового по сравнению с его прежними сочинениями). Провал симфонии означал отрицание избранного им пути. Это-то и вызвало острую реакцию.
Нервные переживания болезненно отразились на здоровье Сергея Васильевича: чрезмерное возбуждение скоро перешло в депрессию; он почувствовал большую слабость, часами лежал в своей комнате, ничем не мог заниматься.
Под влиянием всего пережитого у Сергея Васильевича развилась неврастения. Врачи запретили ему работать и предписали полнейший отдых в деревне.
Лето 1897 года он провел в Нижегородской губернии в имении генерала Скалон (женатого на сестре А.А. Сатина), с дочерьми которого, Верой, Лелей и Татушей, его связывала дружба, начавшаяся в 1890 году, когда он в первый раз проводил лето в Ивановке.
В мае 1897 года (я уже была в деревне) Наташа, Соня и Володя держали экзамены в Москве.
Родственники, проезжавшие летом через Москву, обыкновенно заезжали на перепутье к Сатиным. Эта так называемая родственная «весенняя тяга» очень мешала занятиям, в особенности Наташиным. Наташа мне пишет 17 мая 1897 года из Москвы в Красненькое:
«…У Сережи болит спина, так что он, бедный, совсем не может заниматься, а это очень жаль». И дальше: «13 мая заехали к нам на пути из Петербурга Леля и Татуша Скалон, а 15-го вместе с Сережей уехали в Игнатово».
Приезд сестер Скалон в Москву совпал в 1897 году с самыми трудными экзаменами Наташи в консерватории.
В этом же письме от 17 мая 1897 года Наташа с огорчением пишет:
«…За теорию музыки получила на экзамене только 3+, тогда как надеялась получить не меньше четверки, и после того как ты уехала, я очень усердно занималась, выучила все до конца и решала даже трудные задачи на мелодии, которые мне давал Сережа. Все мое несчастье произошло главным образом «благодаря» противной Александре Ивановне. Я пришла в консерваторию в 9:30 утра, а меня спросили только в 5 часов. С самого утра мы сидели все в одной комнате; от волнения и голода я так ослабела, что ничего уже не могла соображать. Но это были пустяки в сравнении с тем, что было 12-го. Я никогда не думала, что могу так волноваться. Пальцы так и прыгали по клавишам. Наш класс (С.М. Ремезова) был последний, и мы играли в 6 часов».
В консерватории при переходе с пятого на шестой, старший, курс, экзамен по фортепиано продолжался два дня. В первый день классы всех преподавателей сдавали технический экзамен, а пьесы играли на следующий день.
Несмотря на все волнения, Наташа все-таки получила по фортепиано четверку. Пабст согласился взять ее в свой класс, и она уже получила от него список вещей, которые должна была выучить за лето. Письмо от 17 мая 1897 года, полное радости по поводу того, что она перешла в профессорский класс и стала ученицей Пабста, кончается сообщением о его скоропостижной смерти:
«…только что узнала, что сегодня ночью скончался Пабст от разрыва сердца; я совсем в отчаянии! Не могу тебе сказать, до чего мне его жаль».
Смерть Пабста, блестящего пианиста, прекрасного педагога и симпатичного человека, действительно была для Наташи настоящей трагедией и повлекла за собой последующие ее мытарства. Все время учения в консерватории ее преследовали неудачи, и нужна была вся ее настойчивость, чтобы в конце концов окончить консерваторию.
Со смертью Пабста началось ее вынужденное скитание по профессорам. На место Пабста В.И. Сафонов пригласил В.Л. Сапельникова[151], но того интересовала только концертная деятельность, и он, повздорив из-за чего-то с Сафоновым, ушел из консерватории в начале учебного года.
После него был приглашен из-за границы Джеймс Кваст[152], который оказался очень неудачным педагогом и тоже быстро ушел. Тогда Сафонов решил сам руководить беспризорным классом. Он был выдающимся педагогом, но настолько перегружен работой, что заниматься с целым классом, конечно, не мог, так что фактически на шестом и седьмом курсах Наташа и ее товарищи по курсу почти не работали, и начала она заниматься нормально только с восьмого курса, когда попала в класс К.Н. Игумнова, у которого и окончила консерваторию по педагогическому отделению.
Когда Наташа после поступления в консерваторию в 1895 году начала изучать теоретические дисциплины, мне, конечно, не хотелось отставать от нее, и мы начали заниматься вместе. За разъяснениями мы обращались к Сергею Васильевичу, который делал это очень охотно и, сперва шутя, а потом и всерьез, втянулся в роль нашего учителя.
Уезжая на лето в Игнатово (к Скалонам), он, конечно, понимал, что мне будет очень недоставать его помощи. Несмотря на то что Сергей Васильевич и физически и морально чувствовал себя очень плохо, он предложил мне посылать ему по почте затруднявшие меня гармонические задачи с тем, что он тем же путем будет мне их возвращать в исправленном виде. Предполагая, не без основания, что я буду стесняться беспокоить его, он с присущей ему деликатностью в письме к моему брату поручает ему напомнить мне о присылке задачи и назначает срок.
«Прости меня, милый друг Максимилиан Юльевич, за поздний ответ на твое милое письмо, которое заставило меня очень смеяться, – пишет Рахманинов моему брату 28 мая 1897 года. – Я хочу тебя поблагодарить от души за приглашение и сказать тебе, что я, вероятно, им и воспользуюсь.
Хотя я и не забыл некоторых изречений Пруткова, но я все-таки, несмотря также и на твое предупреждение в письме, хочу попробовать крепко «объять» тебя.
Передай мой искренний привет всем твоим.
Твой С. Рахманинов.
Напомни своей сестре, что к 1 июля жду от нее гармонические задачи по следующему адресу: Нижегородская губ., Княгининский уезд. Почт. отд. Крутец, село Игнатово. Генералу Скалой с передачей мне».
Сергей Васильевич и мой брат очень любили сочинения Козьмы Пруткова и часто пользовались в разговоре его мыслями и афоризмами. Очевидно, брат мой, приводя в своем письме афоризм Пруткова «никто не обнимет необъятного», намекал на свой высокий рост и крепкое сложение.
Брат мой приглашает Сергея Васильевича приехать к нам в Красненькое, где мы в то время уже устроились, но приезд его осуществился только в мае 1899 года.
В результате напоминания и назначения срока я послала Сергею Васильевичу несколько задач. Возвратились они обратно в исправленном виде с подробным объяснением и следующим письмом от 24 июля 1897 года:
«Я получил Ваше письмо с последней почтой, уважаемая Елена Юльевна. В ответ на него спешу Вам выслать объяснение к