Когда автобус проезжает затор, джип пролетает стрелой мимо. Темные капли крови стекают по лицу, по губам, оставляя железный солоноватый привкус, и падают на колени безобразной лужей.
Но я могу думать только об одном.
Как сильно ненавижу Яну Доронину.
Темнота наполняет меня, обволакивая черными объятиями.
… Не помню, как дохожу до квартиры.
Размазываю по лицу слезы пополам с кровью, и всхлипываю, цепляясь за образ Ивана.
Того, которым он был всего несколько дней назад: жаждущим обладать, расслабленным, моим.
И оттого, что все это осталось в прошлом.
Доронин избегает встречи со мной; как сильно я не была бы влюблена в него, мне предельно ясно: он выбрал Яну.
Наверное, так и должно быть, но от этого боль не становится меньше. Горькое разочарование и ощущение собственной ненужности загоняют в угол. Я забиваюсь, поджимая под себя ноги, пряча лицо в ладонях, и безостановочно рыдаю.
Полчаса.
Сорок минут.
Пятьдесят две минуты.
Когда глаза опухают от слез, я отправляюсь в ванную, набираю горячей воды и лежу в ней, мечтая утонуть. Шум разбивающейся о бортик струи под водой кажется глухим и умиротворяющим. Я не отвожу взгляда от темной точки на кафеле под самым потолком до тех пор, пока не смыкаются веки.
Мне становится так легко, что я расслабляюсь, постепенно спускаясь все ниже.
… До тех пор пока не делаю очередной вздох, набирая полные легкие воды.
Пугаясь, пытаюсь выбраться, но скольжу и с размаху снова падаю вниз, в очередной раз глотая вместо воздуха воду.
Когда мне удается принять вертикальное положение, горло дерет кашель. Я дышу глубоко и судорожно, пытаясь прийти в себя. Вода в ванной окрашена в розовый цвет; из носа все еще течет кровь, но уже не так сильно.
Разглядываю свое отражение в зеркало и с отвращением отворачиваюсь. Делаю две ватные турунды и, определив их в нос, забираюсь под одеяло, не вытираясь и не раскладывая диван.
Ночь проходит без сна. Я пялюсь в потолок, прокручивая каждое мгновение, проведенное вместе с Ваней. Ярче всего — первая встреча. Поразительный цвет внимательных глаз, изучающий, оценивающий взгляд — я интересна ему не как пациент с диагнозом шизофрении, но и не как женщина. Я нужна ему, — тогда куда больше, чем сейчас.
Воспоминания царапают, не принося покоя, но сегодня я позволяю себе вязнуть в них, не делая попытки выбраться. Так нужно.
«Козел он, твой Ваня»
«Да даже не ее»
«Но все равно козел»
Равнодушно слушаю комментарии шептунов, предпочитая не комментировать их слова. Ощущение, что я сижу в кинотеатре, просматривая фильм о собственной жизни, а сзади — три человека, чьих лиц я не вижу, смакуют каждую подробность, не выбирая выражений. И даже если я шикну, оборачиваюсь, то темнота зала не позволит мне разглядеть, кто есть кто и как они выглядят.
Под утро я забываюсь тревожным сном, наполненным образами, размытыми картинами.
Встаю разбитой, с тяжелой головой, от звонка в дверь. Молча заглядываю в глазок, но увидев там Кирилла, отхожу. Он еще дважды пытается достучаться, но я затыкаю уши пальцами до тех пор, пока не становится тихо.
На кухне выпиваю две чашки крепкого, сладкого чая, но головокружение не проходит. Перед глазами плывут темные пятна, и я впервые задумываюсь о том, сколько крови может потерять человек при носовом кровотечении.
Намотав несколько кругов по квартире, снова ложусь, лицом к стене, ковыряя обломанными ногтями бетонную стену.
В таком положении меня и застает Доронин.
… Ваня врывается в квартиру так внезапно, что я пугаюсь, больно ударяясь локтем.
Он вбегает прямо в обуви, мокрый от дождя. Во взгляде — безумие, и я застываю, когда он, нависая надо мной, почти кричит:
— Где она? Ты можешь ее найти?
Меньше мгновения мне требуется, чтобы сообразить, о ком идет речь.
Шептуны совещаются между собой, но четвертая, единственная способная помочь, хранит молчание.
— Я не знаю. Что случилось?
— Янка пропала. Я довез ее до квартиры, а сам поехал на работу. Вернулся — дома никого. Вещи, сумка, верхняя одежда — все на месте.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Мобильный?
— Оставила в квартире. Б**ть, — отчаянье заполняет каждый миллиметр пространства вокруг нас. — Ты можешь узнать, она хотя бы жива?
Я замираю, не отвечая, еще не зная точно, но догадываясь. Боюсь озвучить мысли вслух, боюсь того, что может сейчас произойти с Иваном.
Если Яна еще и жива, то ненадолго.
«Да пусть сдохнет»
«Так ей и надо!»
«Теперь тебе и дорога свободна»
Я ужасаюсь словам шептунов, но еще больше тому, что где-то, в глубине души, я согласна с ними. А не сама ли я хотела именно этого несколько часов назад?
Он пытается что-то прочитать на моем лице, но я отвожу взгляд, кусая губы.
От лишних слов меня спасает Петр. Так же, как и старший брат, адвокат вбегает в квартиру с яростным выражением. Но, несмотря на это, замечаю, что в глазах плещется страх. Сегодня я вдруг понимаю младшего Доронина лучше, чем раньше — его неразделенные чувства к Яне так похожи на мои к Ивану.
— Не объявлялась?
— Нет, — качает головой старший брат.
— Видеокамеры, соседи?
— Я все проверил, — рычит он, — прежде, чем ехать сюда. Учить меня будешь?
— Пошел ты, — рявкает Петр. — Какого хрена ты вообще приперся сюда? Ее искать, б**ть надо, а не с е***той своей возиться!
Я отступаю назад, упираясь в стену. Звенящая, исходящая от них обоих ярость наполняет помещение, выбивая воздух из легких.
— Тебя забыл спросить, сопляк, — ядовито цедит Иван и оборачивается ко мне:
— Если будут новости, — звони, — а я не выдерживаю:
— Чтобы ты опять не взял трубку? — и отворачиваюсь, когда он пулей вылетает вон, сшибая что-то в коридоре.
Петр задерживает на мне тяжелый взгляд, а потом резко шагает на встречу, хватая за горло и прижимая к стене.
Я встаю на носочки, не успевая почувствовать испуг. Глаза, полные отчаянья, буравят во мне дыры:
— Если с ней вдруг что-то случилось по твоей вине, я убью тебя, сука. Собственными руками.
— Кишка тонка, — сиплю я и тут же чувствую, как разжимается хватка, а следом — как горит от удара ладонью щека. Вскрикиваю, не ожидая пощечины. — Пошел вон, — едва сдерживая слезы, отталкиваю Петра и отхожу прочь.
В доме становится тихо, и я выглядываю в окно, видя, как два темных автомобиля друг за другом скрываются за поворотом дома. Прижимаюсь к стеклу, думая, что я для них как крайняя мера. Только беда в том, что помогать мне не очень-то и хочется.
По лицу текут обжигающие слезы, но я не знаю, кого сейчас жалею больше — себя или Яну.
«Он близко», — шепчет внезапно четвертый голос, и я вцепляюсь в край стола, ожидая следующих фраз. «Жертва уже выбрана. Смерть уже рядом с ней, рядом»
Я иду на негнущихся ногах и вдруг ощущаю чужое присутствие. Оборачиваюсь и замираю от неожиданности: в коридоре, привалившись спиной к двери, стоит Толик.
Накатившийся животный ужас лишает меня дара речи.
— Привет, — он вскидывает голову и шагает вперед, не вынимая правой руки из кармана, а четвертый голос эхом вторит:
«Жертва уже выбрана».
Когда речь заходит о серийных убийствах, в книгах и фильмах рассказывают о неутолимой жажде, терзающей маньяка. О том, как он наслаждается вкусом и запахом крови, лишая жизни людей; об экстазе, накатывающем в момент, когда жертва испускает дух.
Ничего этого и в помине нет в моей жизни.
Убивать ради достижения цели; двигаться по намеченному плану. Все просто.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
К сожалению, среди обычных людей почти нет равных мне. Тупые, безмозглые создания, не способные разгадать даже простого плана. Я двигаю пешек, приближаясь к победе, а противник все еще не понял, во что мы играем.
Остается два хода. Два хода, чтобы выиграть у него самое главное — и он станет очередным проигравшим. Никому не нужной, сломанной фигурой, без гвардии, окружающей короля. Разве моя вина в том, что он не справился и оказался намного глупее, чем кажется?