Читать интересную книгу Загадка о морском пейзаже - Антон Кротков

Вот и выходило, что, возможно, Авинов застрелился, будучи невиновным, только потому, что не нашел в себе мужества признать, что предпочитает спать с мужчинами, а не с женщинами.

* * *

После вспышки эмоций Вельский снова сделался вялым и грустным, в речи его чувствовалась обреченность:

— В газетах теперь оживленно дискутируют: допустимо ли в наш просвещенный век с морально-этической точки зрения преследовать в уголовном порядке гомосексуалистов. Самые видные врачи, психиатры и общественные деятели призывают власть и общество отказаться от диких средневековых предрассудков, остановить современную «охоту на ведьм». Это позор — судить человека только за то, что он не в силах противиться собственной природе. Но пока идет дискуссия, судьба многих из тех, чья личная тайна перестает быть таковой, обычно складывается очень печально.

Прощаясь, Вельский тихо сказал Вильмонту:

— Моя последняя просьба: не передавайте никому о нашем разговоре. Пусть покойники сохранят хотя бы остатки чести, ради которой они пошли на смерть.

* * *

Новость о том, что оба погибших являлись любовниками, конечно, ошарашила жандарма. Однако, с его точки зрения, это вовсе не являлось доказательством того, что Авинов не мог быть причастен к убийству Гейдена и к подготовке атаки на царскую яхту. Напротив, взаимное плотское влечение могло лишь облегчить морскому контрразведчику вербовку штабного офицера, если по-прежнему придерживаться версии, что Авинов был немецким шпионом.

Сейчас Анри удивляло другое. Буквально на днях до него случайно дошел показавшийся ему вначале маловероятным слух, что будто бы при обыске на квартирах Гейдена и Авинова, помимо прочего, было обнаружено много гомосексуальной порнографии и тому подобных предметов. Сообщивший ему об этом человек утверждал, что все эти вещи были сразу изъяты полицией и не занесены в протокол.

Жандармскому капитану было, конечно, известно, что полиция ведет наблюдение за всеми лицами, занимающимися педерастией, которые попадают в поле ее зрения. На них заводятся досье. Слуга Авинова — теперь в этом уже не оставалось сомнений — конечно, не мог не знать о второй секретной жизни своего хозяина. Скорей всего Авинов хорошо платил ему за молчание. А возможно, тоже пользовал его в постели. Учитывая женственную внешность денщика, такое подозрение не выглядело чересчур надуманным. Покойный офицер нанял его в Петербурге и привез с собой. Арестованный слуга уже несколько дней находился в полиции, где его должны были усиленно допрашивать о его хозяине. Тем не менее жандармский офицер узнавал о том, что подозреваемые в серьезном государственном преступлении лица состояли в половой связи, не от полицейских чиновников, а от журналиста. Это бросало тень подозрения на местную полицию. Дело в том, что наличие у состоятельного человека такого скелета в шкафу, как склонность к мужеложству, открывало богатое поле для шантажа, безнаказанного вымогательства. Полицейские чиновники часто использовали такую информацию в корыстных целях, требуя с боящихся огласки лиц деньги за молчание.

К сожалению, даже коллеги Вильмонта из охранки нередко прибегали к подобным провокациям, объявляя извращенцами враждебных режиму общественных деятелей, чтобы дискредитировать их в глазах общества или чтобы заставить боящихся огласки людей стать доносчиками.

Так что, пытаясь скрыть наличие гомосексуальной связи между погибшими, гельсингфорские полицейские вполне могли заметать следы собственной коррумпированности. Теперь Вильмонт в этом почти не сомневался.

* * *

А вот в то, что этот самоуверенный любимец Фортуны Авинов мог покончить с собой из-за страха, что все узнают о его тайном грехе, Вильмонт верил с трудом. Да, не исключено, что он и платил деньги местным полицейским за молчание. Но стреляться из-за этого вряд ли бы стал. Не такого калибра фигура. Такие, как этот Авинов, были ограждены от крупных неприятностей своим высоким общественным положением и богатством.

Гомосексуализм в России с некоторых пор перестал считаться страшным преступлением, за которое виновного непременно подвергают публичной казни и ссылают на каторгу. И чем выше был социальный статус любителя запретной любви, чем большим богатством он обладал, тем уверенней себя чувствовал. Наблюдался разрыв между юридической теорией и судебной практикой. В тюрьмы по таким обвинениям сажали лишь тех, кто не мог откупиться и не был защищен высоким чином и связями. Анри не мог припомнить ни одного судебного процесса, жертвой которого стал бы какой-либо более или менее известный деятель.

Впрочем, один такой случай он вспомнил. Кажется, о нем писали в «Петербургском листке». По суду был признан виновным в мужеложстве дряхлый старик, 65 лет от роду, кажется, отставной генерал. Да и то в деле была замешана родня подсудимого, которая пыталась опротестовать завещание старика в пользу своего любовника. В конечном итоге генерала объявили слабоумным и невменяемым и определили в смирительный дом. Признание виновного сумасшедшим исключало уголовное преследование.

* * *

Даже презрительно-ироничные слухи действовали избирательно. Были персоны, которых дурная молва опасливо обходила стороной. Лишь очень немногие рисковали шутить в их адрес. Одним из таких «неподсудных» был 52-летний князь Владимир Мещерский, издатель газеты «Гражданин». Один из немногих, кто решился насмехаться над его пороком — знаменитый философ, богослов и поэт Владимир Соловьев назвал его «Содома князь и гражданин Гоморры». Впрочем, князь не только не скрывал своих наклонностей, но и открыто раздавал своим фаворитам высокие государственные должности. Влияние его при дворе было поистине безграничным. Одним из любовников князя, по слухам, являлся сам старший брат царя Николай, покончивший с собой из-за этой любви. Мещерский делал впечатляющую карьеру, являясь доверенным советником Александра III. И это несмотря на то, что он был замешан в скандальную историю, в которой участвовало до 200 лиц, в том числе гвардия и актеры Александринского театра.

О нынешнем министре иностранных дел графе Владимире Ламздорфе также многим в Петербурге доподлинно было известно, что он гомосексуалист. Говорили, что царь называет Ламздорфа «мадам», а его любовника Савицкого по протекции министра повышает в придворных чинах и награждает высокими орденами. Вильмонт своими глазами видел отчет секретного агента, который докладывал, как в одной развеселой компании Ламздорф хвастался тем, что он педераст и что, мол, подчиненные мужчины для него что девки. И что у себя в министерстве он чувствует себя словно в борделе. «“Полезно и приятно!” — говорил», — не без курьезности передавал слова высокопоставленного чиновника секретный агент.

Что уж говорить о чиновниках, если царь имел нескольких родственников с порочными наклонностями. «Главным гомосексуалистом империи», неофициально конечно, считался Великий князь Сергей Александрович. Он регулярно появлялся в театре и в других публичных местах с очередным любовником и даже основал в столице закрытый клуб для людей, близких ему духом и телом.

Позорному пороку предавались многие известные люди Петербурга: актеры, писатели, музыканты. Имена их были у всех на устах, ибо многие афишировали свой образ жизни. Скандалы, сопровождающие открытие за кем-нибудь таких похождений, тянулись непрерывно, но до суда грязные дела обычно не доходили.

Конечно, тем, кто состоял на военной службе, приходилось скрывать свое влечение. Время от времени случались отставки по данной причине. Иногда суд офицерской чести требовал, чтобы уличенный в гомосексуализме офицер покончил с собой. Однако за последние 10–15 лет строгость дворянских правил была утрачена. Хотя представителей офицерского корпуса продолжали пышно именовать носителями дворянской чести, на практике это было уже не так. Законы чести потеряли обязательность. Подавляющее большинство уличенных в недостойном поведении офицеров предпочитали просто уходить в отставку. Если они были богаты и образованны, то последующая судьба их, как правило, складывалась довольно удачно. Анри был известен эпизод, когда сразу 20 гвардейских офицеров были исключены со службы, что, впрочем, не помешало им впоследствии сделать успешную карьеру.

Так что ничего ужасного Авинова не ожидало, если бы он откровенно заявил явившимся к нему среди ночи офицерам, что состоял в любовной связи с погибшим адъютантом, а все прочие их обвинения, мол, являются оскорбительным бредом.

И совсем другое дело, если Авинов понял, что разоблачен как шпион и что не сможет оправдаться. Такое преступление во все времена каралось очень сурово, без оглядки на богатство и общественное положение преступника.

Тем не менее в связи с вновь открывшимися обстоятельствами Анри почувствовал необходимость еще раз основательно перетряхнуть имеющиеся в его распоряжении улики.