Читать интересную книгу Загадка о морском пейзаже - Антон Кротков

Но доктор так был увлечен своей идеей, что продолжал с совершенно серьезным видом торопливо излагать свой план:

— В разговоре с журналистом я добавлю, что, по моему мнению, реальный преступник не слишком умный человек. А проще говоря, напыщенный индюк. Если японец, желающий оскорбить собеседника, должен выполнить целый ритуал действий, в результате которых он вероломно произнесет в адрес обидчика не двадцать приветствий, а только пятнадцать, то европейцу вполне будет достаточно только одного, но очень насыщенного эмоциями, бранного слова. «Напыщенный индюк» — полагаю именно то, что нам надо и что наверняка всерьез заденет его гипертрофированное самолюбие.

— Нет, не думаю, что это сработает, — засомневался Вильмонт. — Она ведь не скромная девушка, чтобы упасть в обморок от бранного словца.

— И напрасно вы так думаете, — в запале энтузиазма воскликнул доктор. — Как я уже сказал, я практически уверен, что наш предполагаемый убийца самовлюблен до крайности. Наверняка он чрезвычайно гордится тем, как ловко состряпал это преступление. Вы должны понять, что мы имеем дело не с обычным преступником, а с артистической натурой, которая при всей своей безжалостной расчетливости очень ранима и жаждет признания, пусть даже со стороны небольшой кучки своих соратников. Уверен, что если всерьез на какое-то время выбить нашего визави из состояния сладостного самолюбования, он захочет отомстить обидчику. Именно месть станет главным мотивом, который приведет его ко мне. И только уже потом желание замести следы.

В конце концов Анри согласился:

— Хорошо, давайте попробуем. Только во избежание утечки информации никому из своих коллег не рассказывайте о нашем плане. Теперь я отвечаю за вашу безопасность. Людей для организации засады мы возьмем из железнодорожной жандармерии. И давайте отложим операцию на несколько дней. Мне слишком дорога ваша жизнь, чтобы делать все на скорую руку.

* * *

На следующее утро по просьбе Вильмонта Лехтинен также помог ему провести экспертизу экипажа Авинова. Из-за нехватки в местной полиции опытных сотрудников доктору самому приходилось проводить экспертизы разного вида, поэтому он являлся универсальным специалистом. Они выехали в авиновской коляске на место преступления и несколько раз проехали по дороге в том месте, где капитан обнаружил следы колеса с выбоинкой на ободе. А потом сличили их с фотографиями, которые по просьбе Вильмонта сделал для него полицейский фотограф. Лехтинен долго изучал следы, то и дело сверял их со снимками, а потом уверенно заявил:

— Я, конечно, еще раз все как следует проверю. Но уже сейчас с большой долей уверенности могу сказать вам, что это, скорее всего, не тот экипаж, который вы ищете.

Глава 13

Они столкнулись случайно, на улице. Впрочем, Анри с удовольствием избежал бы встречи с мужем знакомой поэтессы. Тот хоть и знал теперь, кто такой на самом деле петербургский приятель его жены, и опасался говорить ему о своем патологическом влечении, тем не менее каждый раз, когда Анри бывал у них на даче, у Вельского при взгляде на статного офицера загорались глаза.

Но сегодня Николай Сергеевич выглядел грустным и потерянным. Лицо и костюм обычно элегантного господина были мятыми. От него сильно пахло спиртным.

— Добрый вечер, добрый вечер, — рассеянно поздоровался Вельский и вяло осведомился: — Отчего вы стали редко заходить к нам?

— Много работы, некогда, — ответил Вильмонт.

А-а… — понимающе, с оттенком презрения протянул Вельский. — Меня тоже журналы и газеты ангажировали по этому мерзкому делу. Варганю сенсационные репортажики о несостоявшемся нашествии германских варваров на святую Русь — по пятьдесят целковых за материал плюс командировочные…

Вельский произнес это с горечью. Подбритые брови журналиста вдруг дрогнули, по его бледному лицу прошла судорога.

— Эх, жаль Сашулю… Это я о Гейдене. Прекрасный молодой человек был. Чистая душа. Романтик. А его в шпионы зачислили. Нелепость какая-то.

— Разве вы были знакомы? — недоуменно спросил Вильмонт.

— Я?.. Как вам сказать…

Журналист запнулся, смущенно опустил очи долу, но ответил:

— Да, мы были знакомы. Даже можно сказать были близкими друзьями.

Анри опешил от такого поворота. Смутная догадка озарила его ум.

— Может быть, вы и Авинова знали? — наудачу спросил жандарм.

Вельского вдруг прорвало. Вся горечь и гнев, что накопились в его душе за эти дни, вырвались наружу и обрушились на одного из тех, кого он считал виновными в смерти близких ему людей.

— Да, да! — с перекошенным лицом, брызгая слюной в лицо собеседнику, стал кричать он. — Мы были любовниками! Мы обожали друг друга! Вам не дано понять, казенная вы душа, что такое настоящая свободная любовь. Сашуля был прелесть, чистое наивное дитя. Мы были так трогательно ласковы друг с другом. А потом приехал Авинов…

Вельский снова осекся и насупленно замолчал.

— Ну что же вы замолчали, Николай Сергеевич. Продолжайте. Приехал Авинов, и что? Может быть, он отбил у вас вашего друга?

— Вы поразительно догадливы. — Вельский с величественным презрением улыбнулся Анри. — Мне нечего скрывать и бояться. Я живу в мире, свободном от предрассудков толпы. И я буду добиваться, чтобы честные имена близких мне людей были восстановлены… Да, вначале Авинов познакомился со мной. Потом однажды я предложил ему знакомство с Сашей. Мы стали тремя мушкетерами. Чтобы как можно больше времени проводить с друзьями, я при любой возможности приезжал в Гельсингфорс, хотя раньше ненавидел нашу здешнюю дачу. Прежде поездки сильно утомляли меня, и я терял хорошие деньги, отказываясь от командировок. А тут стал жить на колесах, постоянно курсируя между Петербургом и Гельсингфорсом. Мне казалось, что я достиг полной гармонии, или, как выражается моя свихнувшаяся на восточных религиях женушка, — нирваны… К сожалению, счастливое времечко продлилось недолго. Вскоре Сашуля стал просить меня, чтобы я отпустил его к Авинову, который был значительно моложе меня. Я сгорал от ревности. Учинял скандалы, рыдал, молил Сашу не оставлять меня. Но все было бесполезно. Авинову удалось полностью подчинить его волю. Вы как мужчина должны понять мое состояние.

Журналист в подробностях стал рассказывать про роман своих бывших любовников. Юного Гейдена он называл «леди Гамильтон», а начальника морской контрразведки «адмиралом Нельсоном». Авинов очень боялся, что на службе узнают о его отношениях с другим мужчиной. Поэтому для свиданий они обычно уезжали из города. Авинов происходил из богатой семьи и арендовал хутор с прекрасным домом в пятидесяти верстах от Гельсингфорса. Там на лоне природы они резвились, не опасаясь, что их кто-то увидит. И не догадываясь, что отброшенный за ненадобностью «третий угол» разрушившегося любовного треугольника знает об их тихом убежище. По его собственному признанию, Вельский часами наблюдал в бинокль за чужими любовными оргиями, томясь от ревности и зависти.

— Мое сердце разрывалось от боли, когда я видел, как они целуют друг друга, смеются, любят, — кусая ногти, признался Вельский. — Но и не видеть этого я тоже не мог. Неутолимая страсть заставляла меня невидимкой находиться всегда поблизости. «Если не участвовать, то хотя бы наблюдать» — стало моим девизом. Мой репортерский опыт помогал мне успешно «подглядывать в замочную скважину».

Когда получалось, любовники уезжали из Гельсингфорса. В Петербурге, Стокгольме, Варшаве молодые люди регистрировались под вымышленными именами в лучших отелях. А свой «медовый месяц» провели в Венеции. И никто, кроме одержимого ревностью Вельского, не знал о тайной жизни двух блестящих морских офицеров. Для своего любовника Авинов приобретал дорогие вещи, оплачивал его счета, просто давал крупные суммы на расходы. В свободной Венеции Гейден, не стесняясь, носил на выхоленных пальцах перстни, заработанные худшим из видов разврата. Не обращая внимания на шокированных туристов из Европы, вырвавшиеся на свободу молодые люди целовались и трогали друг друга за интимные места у всех на глазах.

Однако Вельский готов был дать руку на отсечение, что никакой шпионской подоплеки в их отношениях не было.

Николай Сергеевич был уверен, что Авинов покончил с собой, чтобы сохранить в тайне, что он гомосексуалист.

— Он должен был чувствовать себя загнанным в угол в ту страшную ночь, — с чувством сострадания к умершему сопернику сопереживал ему Вельский. — Угроза разоблачения парализовала его волю к жизни. Когда я представил себе весь ужас ситуации, в которую попал Андрей, я простил его.

Журналист обрисовал картину гибели начальника морской контрразведки так, как он ее видел: узнав, что его обвиняют в измене Отечеству, офицер мог спасти себя, лишь признав, что является скрытым гомосексуалистом. Но это напугало его еще больше, чем подозрение в предательстве! «Изобличенных в противоестественном пороке мужеложства» по закону полагалось лишать прав дворянства и на пять лет ссылать в Сибирь. От них отказывались родные и друзья. Они становились фактически заживо похороненными, как запертые в специальные тюрьмы больные проказой или умалишенные.