Они из другого мира, тоже для нас непонятного. Здесь тяжелое молчание, грубые окрики конвоиров и неумолкаемое рычание псов. Заключенные зорко смотрят по сторонам, сначала лишь скашивая глаза и только потом медленно поворачивая голову. Мы ни разу не видели, как их отправляют в вагоны. Они всегда сидят на корточках между путями, чего-то ожидая, и в жару, и в снег, и в дождь, окруженные конвоирами.
На широкой привокзальной площади иногда останавливался цыганский табор. Тогда цыганам не запрещали кочевать по степи в фургонах. Настоящее веселье в таборе начиналось с наступлением темноты и продолжалось далеко заполночь. Как они пели, как танцевали! Это были последние дни их привольной жизни, и они это знали — профессиональные предсказатели будущего. Вся молодежь города собиралась вокруг их костров. Мы приходили домой под утро, и родители пороли нас ремнями. На другой день мы убегали в табор снова.
За Семипалатинском начинался сосновый бор, тянущийся на сотни километров. Сначала мы ходили туда пешком, а потом стали ездить на товарных поездах, вскакивая на ходу на поворотах или подъеме. Мы научились перелезать по поезду снаружи по закрытым вагонам, перескакивать с крыши на крышу, прятаться в подвесных ящиках под вагонами. Мы умели соскакивать на ходу: если поезд шел не слишком быстро, то, спрыгнув , нужно было еще какое-то время бежать рядом с вагоном, держась за подножку, а если на большой скорости, то сразу падать на бок и кубарем катиться вниз.
Летом в бору мы чувствовали себя как дома, знали все его тайные тропы, искали грибы, ягоды и коренья, забирали у белок в дуплах запасы сухих грибов и орехов, жевали смолу с листьями смородины и приносили домой все найденное и добытое. В бору водились волки, зимой они ходили стаями и нападали на лошадей и проезжавших на подводах путников. На десятки километров вокруг не было человеческого жилья — исследуя все новые и новые лесные чащи, мы ни разу не встретили ни одной живой души.
С другой стороны от города тянулись непроходимые торфяные болота. Через них протекал ручей с кристально-чистой водой. Мы часто бегали туда копать червей. Там, в тени тополей, с листьев водяных лилий на нас с любопытством смотрели лягушки; когда мы неподвижно стояли в заводях по колено в воде и ловили пиявок, они тут же присасывались к ногам. Здесь, вдали от города, тишину нарушали только чистейшие первозданные звуки — пение птиц, стрекотание кузнечиков и кваканье лягушек, а ночью, когда все живое затихало, нежный, как хрустальный колокольчик, перелив ручья. Если бы родители позволили, мы непременно бы отправились вверх по Иртышу на Колыванский водоем, разлившийся среди ущелий и утесов, — место, которое Гумбольдт, объездивший весь свет, признал красивейшим в мире. Мы, мальчишки, исходившие десятки километров вверх и вниз по Иртышу, были с ним полностью согласны.
Берега Иртыша под Семипалатинском были совершенно дикие, на них не было никакого следа присутствия человека — ни осколка стекла, ни консервной банки, ни бумажки. Река выбрасывала на берег только упавшие стволы деревьев. Мы пили воду во время купания — она была чистой и вкусной.
В эти годы в окрестностях Семипалатинска не было ни одной свалки — мы, мальчишки, знали это точно. Ее тут же растаскивали: все могло пригодиться в обиходе. Можно было смело держать пари — в округе невозможно было найти ни одного ржавого гвоздя, ни кусочка проволоки. Битое стекло собирали и переплавляли на стеклянную посуду — ее всегда не хватало. Для нас, мальчишек, это было трудное время. Чтобы найти осколок стекла — перерезать веревку, мы пробегали несколько километров.
В сосновом бору мы пили воду из болот в низинах. Правило было очень простое: если есть лягушки, значит, вода питьевая, иначе лягушки в ней жить не станут. Незачем было носить с собой флягу или кружку: ненужная, лишняя тяжесть, подойди к любому водоему, наклонись и напейся — что может быть проще.
В излучине Иртыша напротив Семипалатинска был Чудо-остров. Нигде больше по берегам реки не росло таких огромных деревьев. Остров был необитаем. Когда во время весеннего половодья его заливало водой, мы любили плавать на лодке в чаще леса между деревьями. Вода спадала к лету, и весь остров зарастал травой, такой высокой, что в ней мог бы спрятаться всадник. Чтобы найти дорогу, нам приходилось взбираться на дерево. Остров был разделен на три части протоками — одна из них называлась Холодный Бродок. Можно было целый день плыть на лодке и не видеть неба — деревья смыкались вершинами, и внизу был полумрак, как в джунглях. Иногда луч солнца пробивался сквозь чащу, от воды поднимался синий туман. Пение птиц днем, а вечером волшебная тишина. Нам было страшновато, мы тихо опускали весла и вглядывались в полумрак берегов, словно индейцы, ожидающие нападения. Мы общались жестами, пугаясь звуков собственных голосов, и чувствовали себя первопроходцами.
На левом берегу Иртыша лежал поселок Жана-Семей — по-русски Новый Семипалатинск. Главной достопримечательностью его был мясокомбинат, где делали известную на всю страну семипалатинскую колбасу. Когда-то тысячи голов скота гнали из Монголии на этот мясокомбинат по улицам Семипалатинска. Местным жителям продавали иногда по блату головы, хвосты и ребра. Мясокомбинат имел дурную славу — сотни мужчин и женщин не вернулись домой с работы и были отправлены в концлагеря. За двести граммов колбасы во время войны давали без суда три года. На проходной комбината стояли известные по всей области охранницы-церберши, ощупывавшие каждого проходящего с ног до головы. Немало мужчин поплатились за наивную попытку пронести кусок колбасы между ног.
В хорошую погоду от Жана-Семей можно видеть плоское нагорье до самого горизонта. Путь туда — через беспредельную степь, поросшую ковылем и полынью. Дорогой попадается много смешных сусликов — они стоят на задних лапках среди полевых цветов и смотрят вам вслед. В тех местах с давних времен жили миролюбивые и гостеприимные казахи-скотоводы.
Никто не предполагал тогда, что беда придет с этого безмолвного нагорья.
Однажды ранним утром селения казахов были разбужены гулом моторов. Всех жителей спешно посадили в грузовики и куда-то увезли. Чтобы успокоить местное население, объявили, что на этом месте будет строиться подземный аэродром. Степь наполнилась несмолкаемым гулом экскаваторов, бульдозеров, компрессоров. В верховьях Иртыша построили гидроэлектростанцию, и по реке поплыла вверх брюхом мертвая рыба в масляных пятнах. Первым пострадал Чудо-остров: в весеннее половодье воды стало меньше,