Постарайся быть терпеливой, любимая! Это так жутко — чувствовать себя идущим по краю пропасти. Не забывай, что совсем недавно я уверял, что никогда не буду испытывать желание к женщине!
Не печалься, Сесилия! Если ты сможешь ждать моего возвращения в Габриэльсхусе, — чтобы впоследствии, возможно, оказаться в проигрыше, — я буду тебе вечно благодарен за это.
Я даже не представлял себе, как неописуемо чудесно быть в объятиях женщины. Или, вернее, в твоих объятиях. Возможно, этого-то я и желал бессознательно, прося, чтобы ты позволила мне помочь тебе! Не знаю, так ли это, теперь я должен выяснить все.
Твой сложный, но преданный муж,
Александр.»
Сесилия сидела, сжав в руке письмо, совершенно растерянная. Но все же это письмо успокоило — ведь он написал его на следующий же день! И не его вина в том, что она испытывала муки ада все эти четырнадцать дней. Хотя само содержание этого письма вряд ли могло ее успокоить. Оно было весьма сомнительным.
Уже на следующий день он вернулся. Увидев, как он спрыгнул с коня, Сесилия спустилась по лестнице. По двору гулял крепкий весенний ветер.
Александр подошел к ней, ища взглядом признаки недовольства на ее лице.
— Добро пожаловать домой, — через силу произнесла она.
— Спасибо. Ты получила мое письмо?
— Вчера.
— Вчера? — вырвалось у него, и рука, уже открывавшая перед ней дверь, замерла. — Так, значит, ты… ничего не знала?
— Нет, — стараясь говорить как можно спокойнее, ответила она. Но слезы уже стояли у нее в глазах, в груди щемило от страха услышать его решение.
— О, дорогая Сесилия, — озабоченно произнес он. — Ты… тосковала обо мне?
— Я уже подумывала о том, чтобы ступить на путь смирения, когда получила твое письмо. Я была глубоко обеспокоена, как ты, наверное, понимаешь. Меня беспокоило твое… решение.
Он заметил, как она за это время осунулась и побледнела.
— Добрый день, Вильгельмсен, я опять дома. Принесите-ка графин с хорошим, крепким вином и два бокала для нас! Сервируйте все в маленькой гостиной и позаботьтесь о том, чтобы никто нас не беспокоил, будьте добры!
Налив вино и поставив перед Сесилией бокал, Александр откинулся на своем любимом стуле, с которого теперь были сняты колеса. Сесилия сидела на втором высоком стуле, который теперь был «стулом Ее милости». Именно здесь они имели обыкновение проводить шахматные партии зимними вечерами.
— Сесилия, я ужасно огорчен тем, что заставил тебя страдать целых две недели. Если бы я знал, что ты не получила никаких известий… Но теперь я все тебе объясню.
Она напряглась. Глубоко вздохнув, Александр начал:
— Сначала я поехал к моему старому другу Гермунду, как я тебе написал, и пробыл в их прекрасном доме четыре дня, чтобы разобраться во всем. Но я не ощутил ни малейших признаков ревности, ни малейшего желания близости с ним. Так что это чувство можно считать мертвым. А это, как ты знаешь, было самым сильным моим чувством.
Он усмехнулся.
— Единственное, что я чувствовал, видя их семейное счастье, так это желание поскорее вернуться к тебе.
Сесилия не удержалась от слабой, неуверенной улыбки. Но ей предстоял еще ряд испытаний. Александр встал.
— Нет, я просто не могу усидеть на месте! Я твердо решил тогда объехать всех своих друзей. Я был у всех троих, Сесилия, я видел явные знаки внимания: осторожные прикосновения рук, похлопывание по плечу… — Он замолчал.
— И?.. — спросила она.
Александр подошел к ней, положил руки ей на плечи. Он был на голову выше нее — и был таким привлекательным!
— Любимая, могу я побыть с тобой? Несмотря на все, что ты вытерпела из-за меня? Я чувствую себя дома только рядом с тобой. Но не забывай, Сесилия, я ничего не знаю о будущем. Не то, чтобы я был уверен в этом, но может появиться вдруг мужчина, который снова вызовет у меня какие-то чувства.
— Никто из женатых мужчин или замужних женщин не догадывается, какими их создал Бог, и не могут гарантировать, что не влюбятся снова.
— Это так, но мой случай намного хуже. Намного мучительнее для тебя.
Она кивнула.
— И если это случится… что тогда?
— Ничего. Я убью эти чувства и останусь с тобой, конечно же.
— Этого я бы не хотела. Ты думаешь, это может произойти?
— Нет. Я уверен, что этого не случится.
— Почему ты так уверен?
— Потому что я ощущаю в себе нечто новое.
— Ты имеешь в виду последнее событие?..
— Нет. Нечто более сильное и более надежное.
— Что же это, Александр?
Он долго смотрел ей в глаза, потом притянул ее к себе и поцеловал. Долгим, требовательным поцелуем, говорящим больше, чем все объяснения.
И когда его губы оторвались, наконец, от ее губ, он прошептал глубоко прочувствованные слова:
— Я люблю тебя, Сесилия. Я давно уже любил тебя. Единственное, чего нам не хватало, так это физической близости. Чувственной любви. И та любовь, которую я испытываю к тебе, сильнее и определеннее прежней.
Сесилия улыбалась и вытирала слезы.
— А мне не нужно рассказывать, что я испытываю к тебе?
— Расскажи!
— Был краткий миг, когда моя любовь к тебе почти угасла. Когда мне пришлось смириться с твоими наклонностями. А вообще же я любила тебя все это время. Да, почти с самого начала…
— Любимая Сесилия! Я причинил тебе столько страданий!
— Мне было хорошо с тобой, ты же это знаешь! И я вступала в этот брак с открытыми глазами. И то, что время от времени нам было трудно, не твоя и не моя вина. Только одного я не могу понять, — сказала она, еще теснее прижимаясь к нему.
— Чего же?
— Нет, мне неудобно об этом спрашивать…
— Ты ведь не боишься меня?
— Нет, я просто стесняюсь.
— А вот этого-то как раз и не нужно делать. Мы должны быть открыты друг перед другом. Думаю, что нам необходимо добиться взаимопонимания во всем.
— Но это… такое личное!
— Я хочу услышать об этом, Сесилия! Я буду несказанно рад, если ты доверишься мне.
Спрятав лицо у него на груди, она сказал:
— Как тебе удалось так быстро… войти в меня?
— Это не было так быстро, Сесилия. Уже во второй раз, когда мы были вместе, я почувствовал, что в состоянии сделать это. Но я сам не верил в это. Твоя страсть, твоя красота, твое тело возбудили меня в конце концов до такой степени, что все получилось само собой. Я был целиком захвачен этим чувством.
Сесилия покраснела.
— Именно в этой роли я раньше был сам использован другим, — добавил он, — подчиняясь его воле.
— Да, — тихо сказала она. — Думаю, что это так. Я верю, что ты с самого начала был нормальным. Но, Александр, я думаю, что эти трудные годы принесли мне пользу. Они научили меня терпимости, пониманию тех, кто не такой, как все. Я увидела мир их глазами, узнала неприязнь, глупость и презрение окружающих и поняла их бессилие.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});