Я спасся на несколько минут, поднявшись к Хелен со второй чашкой. В Скелдейл-Хаусе это была единственная ее уступка моим мольбам немножко пожалеть себя хотя бы по утрам, и я твердо решил, что в нашем новом доме этот обряд свято сохранится. Спустившись вниз, я забрал у двери утреннюю газету, взял свою чашку и вновь пристроился к столу.
Рози рядом со мной раскачивалась на стуле в такт музыке и в упоении извернулась так, что ножка стула опустилась точно на мой большой палец, защищенный только домашней туфлей. В те дни она была толстенькой девчушкой и очень тяжелой — я взвыл от боли, а мой чай выплеснулся из чашки и окропил газету. Я вскочил и запрыгал на одной ноге, детки же взвизгивали от смеха, а Дина радостно лаяла, не упустив случая присоединиться к общему веселью.
В тумане боли я подумал, что эта парочка в течение нескольких минут нашла повод дважды посмеяться над родителем. Достопамятный для них день!
Поп-музыка перед школой превратилась в обязательный ежедневный ритуал и вначале была пыткой для завзятого поклонника классики. Это искусство ставило меня в тупик и казалось только громким неприятным шумом. Но шли месяцы и, каждый день насильственно слушая «Голубые замшевые туфли», «Не будь жестокой», «Тюремный рок» и прочее, я начал проникаться к старине Элвису чем-то вроде привязанности, и теперь, сорок лет спустя, любая его песня, зазвучав из радиоприемника, переносит меня в те утра на кухне «Рябинового сада» к моим детям, уписывающим кукурузные хлопья, к моей Дине, когда мир был молодым и беззаботным.
И все же… Была у меня тогда одна тайная печаль. Я даже не представлял, как тяжело будет расставаться со Скелдейл-Хаусом. Когда фургон увез последние наши вещи, я прошелся по пустым комнатам, еще недавно оглашавшимся смехом детей. Большая гостиная, где я читал им сказки на сон грядущий и где задолго до этого Зигфрид, Тристан и я ублаготворенно полулежали в креслах еще холостяками, словно упрекала меня непроходящим изяществом пропорций. Великолепный камин со стеклянным шкафчиком над его полкой и оловянной кружкой на ней, где мы хранили наличность, стеклянные двери, выходящие в длинный, обнесенный высокой оградой сад с лужайками, фруктовыми деревьями, грядками клубники и спаржи, — все это были капли огромного волнующегося океана воспоминаний.
На втором этаже я постоял в большой комнате с альковом, где мы с Хелен спали и где в углу стояла кроватка, в которую на ночь укладывали маленького Джимми, а через несколько лет — маленькую Рози. По голым половицам я прошагал в былую гардеробную, приют моих подрастающих детей, и словно услышал их смешки и шуточки, возвещавшие начало каждого нового дня.
Я поднялся по еще одному маршу лестницы в комнатки под крышей, где мы с Хелен начинали нашу семейную жизнь, где газовая горелка да скамья у стены когда-то исчерпывали всю кухню, подошел к окну, посмотрел на беспорядочные крыши городка, на холмы за ними и проглотил поднимающийся в горле большой комок. Милый старый Скелдейл! Как хорошо, что он остается нашей приемной и я каждый день буду входить в его двери… Но моя семья его покинула, и я спросил себя, будем ли мы где-то еще столь же счастливы, как были счастливы здесь?
24
— Мне бы ветеринара с барсуком.
Передавая трубку нашему новому помощнику, я подумал, что все чаще слышу эти слова — и слышу с удовольствием. Они означали, что фермеры считают его своим. Я ничего не имел против, если некоторые предпочитали его мне. Меня страшила возможность услышать в трубке: «Только этого вашего растяпу не присылайте!». О подобном приходилось слышать от некоторых коллег, обзаводившихся новыми помощниками.
Нам так повезло с Джоном Круксом, который стал просто украшением нашей практики, что, казалось, надеяться получить второго такого же блестящего специалиста — значило бы искушать судьбу. Все новые выпускники ветеринарных колледжей были гораздо образованнее, чем в свое время я, но имелись иные причины, почему у некоторых дело не шло. Одни просто не выдерживали тягот сельской жизни с ее немыслимыми часами работы, другие не умели найти общий язык с клиентами, а двое-трое, теоретически прекрасно во всем разбиравшиеся, терялись, когда дело доходило до конкретного применения знаний.
Колем, к великому моему облегчению, чувствовал себя как рыба в воде, но, как Джон и Тристан отличались друг от друга, так и он отличался от них. Очень отличался. Неразлучный с ним барсук просто завораживал людей, высокая фигура, моржовые усы, искренняя дружелюбность и своеобразный взгляд на жизнь придавали ему особый интерес в глазах как фермеров, так и владельцев мелких животных, но самое главное — он знал свое дело. И оказался прекрасным ветеринаром.
Фил Колверт, наш старый клиент-оригинал, который не называл меня иначе как Счастливчик Гарри, когда я заехал на его ферму, сообщил мне свое мнение о Колеме с обычной прямолинейной лаконичностью: «Этот парень — во, ветеринарище!».
А теперь коллега положил трубку и обернулся ко мне:
— Эдди Коутс. Сказал, что у него бычок «скукожился немножко». Я становлюсь просто специалистом по скукожившейся скотине.
Я засмеялся.
— Отлично, Колем. Так поезжайте.
Он вдруг задумался, а потом сказал:
— Я вот о чем хотел вас попросить, Джим. Можно, я изменю свои рабочие часы?
— В каком смысле? Хотите перенести свой свободный день?
— Нет. Я предпочел бы начинать в шесть утра и кончать в два.
Я уставился на него в изумлении:
— Но почему?
— Так у меня будет больше возможности ознакомиться с окрестностями, узнать поближе здешних диких животных и растения.
— Очень жаль, Колем. Я знаю, как все это вас интересует, но такой рабочий день крайне неудобен. Просто ничего не получится.
Он философски пожал плечами.
— Ну что же… — И повернулся, чтобы уйти.
— Минутку, Колем, — сказал я. — Раз уж мы коснулись этой темы, мне бы хотелось кое о чем с вами договориться. Вы слишком неуловимы.
— А?
— Да-да. Вас трудно отыскать в случае необходимости. Вы же знаете, на мелких фермах почти нигде нет телефонов, и нередко связаться с помощником я могу только в обеденные часы. Но вы питаетесь без всякого расписания, приходите и уходите так, что я об этом не знаю, а всегда может возникнуть что-нибудь неотложное. И потому, пожалуйста, отправляясь обедать, звоните мне.
Колем насмешливо отдал мне честь.
— Есть, сэр! Буду неукоснительно докладывать о своем местопребывании.
Мы вместе направились в аптеку, но едва вышли в коридор, я чуть не задохнулся от невыносимой вони. Гнусная, тошнотворная, она, казалось, доносилась сверху, и тут я заметил струйки пара, сочащиеся из квартирки Колема.