Или же, напротив, достойным опровержения. – Я тебя помню.
– Ну, попытка не пытка, – сказала Париса, принимая протянутую руку и вновь отмечая про себя, что этот Далтон менее реален, чем его окружение. Он мерцал, передвигаясь рывками, чего Париса не замечала даже у фантомов из ритуальных проекций.
На этот раз убедить Далтона впустить Парису к себе в голову оказалось… неожиданно трудно. Обычные техники не сработали, чему она сильно удивилась.
Два с лишним месяца назад Далтон сообщил Парисе – только ей и никому больше, – что тело Либби Роудс, которое обнаружили на полу ее комнаты, – на самом деле не иллюзия, как они решили поначалу, а скорее анимация, причем настолько уникальная в своей убедительности, что состряпать ее мог только Далтон. По его словам, это было попросту невозможно: в конце концов, не мог же он сотворить нечто настолько внушительное, сам того не ведая. При этом сам он, похоже, не сомневался в собственном авторстве. Тянулись недели, медленно слагаясь в месяцы; Париса думала, что обстоятельства исчезновения Либби заставят Далтона охотнее впускать ее к себе в подсознание, позволив продолжать эксперименты, – учитывая, в каком серьезном положении они оказались, – однако потеря Либби возымела обратный эффект: Далтон отдалился от Парисы.
«Не совсем так», – уточнила она про себя. Стену между ними возвело совсем не исчезновение Либби Роудс. И вовсе не ее призрак, который будто преследовал остальных обитателей особняка: имени Либби старались не упоминать, но инстинктивно замирали в ожидании нравоучений, которые вкупе с ее надоедливыми привычками оставили после себя неприятную пустоту. Повлияло на Далтона нечто иное, что заставило его нервничать и закрываться от Парисы. И все это, если верить ощущениям, связано с Хранителем, который недавно сильно облажался.
В общем, Далтон не сильно спешил снова впускать Парису к себе в разум, а она считала эту скрытность глупой и винила во всем Атласа. Но если уж Париса что-то втемяшила себе в голову, то добивалась этого очень настойчиво, проявляя чудеса находчивости. И прямо сейчас она чувствовала, что физическая оболочка Далтона спит без задних ног, получив наслаждение от мастера своего дела.
– Итак, – снова обратилась она к молодой версии Далтона, – ты обладаешь некой формой памяти. – Этот факт и то, что он умел рассуждать, наводило на мысль об ограниченной способности анимации думать и учиться, а не просто подчиняться несложной программе и животным инстинктам. – Кроме меня ты что-нибудь еще помнишь?
– Помню, как очнулся здесь, – сказал Далтон. Вид у него внезапно стал апатичный, будто он только что вспомнил о своем заточении.
– Когда это произошло?
– Мне скучно. – Далтон не смотрел на нее. Он отошел к окну и присмотрелся к прутьям решетки, будто видел их в первый раз. – Все это так утомительно. Ты знала, что за мной теперь наблюдают? – спросил он на одном дыхании и постучал пальцем по железной решетке: – Что-то за мной следит.
Париса прежде и не думала разглядывать вид из окна башни.
– А раньше за тобой ничто не следило? – спросила она, потихоньку подходя ближе. Снаружи виднелись только лес, очертания лабиринта да кое-какие его детали. Густые заросли и туман, но ничего важного с точки зрения магии.
– Все изменилось. – Анимация Далтона раздраженно вздохнула. – Так ты меня вытащишь отсюда?
– Я стараюсь.
– Хорошо. Но мне потребуется помощь, – сказал Далтон, – чтобы он меня больше не победил.
– Кто – Атлас?
– Он этого не понимает, – продолжал Далтон, не подтвердив и не опровергнув ее догадки. Он был воплощенным эго, которое не прислушивается к собеседнику. – Не все же ему побеждать. Он и первый-то раз еле справился. Шансы повторить успех теперь еще ниже. С каждым днем, с каждой минутой они уменьшаются. И ты, – пожал он плечами, будто только заметив ее присутствие, – все меняешь.
– Да, – согласилась Париса, уверенная в том, что так и есть.
– Поэтому больше он меня не победит. И знает об этом. Казалось бы, он должен быть осторожней. – Париса так и не поняла, о ком именно он говорит, но вытянуть ответ из Далтона не получалось. Он обернулся и посмотрел на нее с ослепительной, если не сказать – ослепляющей улыбкой. – Когда речь идет о тебе, люди теряют бдительность, верно?
– Полностью.
И правда, ведь на эту встречу ее, строго говоря, не приглашали.
Вечер вообще начался с того, что Далтон (его физическая оболочка) припер Парису к стенке в читальном зале и потребовал назвать тему проекта.
– Я не понимаю, – сказал он без предисловий, показывая заполненный ею бланк.
– Чего тут непонятного? – ответила Париса, глядя на лист бумаги. – Я же крупным почерком написала и все такое…
На бланке значилось единственное слово: СУДЬБА.
– Париса, – произнес Далтон, как бы говоря: «Не смущай меня, когда я на работе», – ты не могла бы рассмотреть в качестве темы нечто менее… заумное?
– Во-первых, у меня есть ум, – сказала она, – по определению. Во-вторых, я предлагаю тему в терминах архетипа Юнга. – В смысле, психиатра Карла Юнга, который считал, что человечество сохранило некие атавистические свойства коллектива. – Идеи о том, что все с рождения имеют доступ к чему-то обширному, взаимосвязанному и подсознательному. Чему-то, что объединяет нас как вид, а не разделяет как личности.
Далтон явно не поверил, хотя Париса и не понимала почему. Она же всегда говорила прямо, не оставляя повода для кривотолков.
– Я в курсе, что ты пытаешься понять разум архивов, – сказал Далтон. (Ну да, никто не совершенен.)
– Передай Атласу, что доносчику – первый кнут. Выражение просторечное, но он поймет.
– Это не Атлас, – вздохнул Далтон и тут же осекся. – И я говорил о…
– Постой. Как не Атлас? – Оставалась Рэйна, что было почти впечатляюще. Выходит, она наконец обратила внимание на происходящее вокруг? Как это на нее не похоже и оттого еще интереснее. – С каких это пор Рэйна тебе доносит?
– Она не доносит, – ответил Далтон, который, как ни печально, держал мысли плотно закрытыми. При желании, однако, Париса могла бы в них проскользнуть, но вдруг она увидит то, что и так уже знает? Оно того не стоило. – А ты, если попытаешься манипулировать архивами, чтобы узнать, как они работают…
– Мне показалось, что манипулировать ими нереально.
– Разумеется, но…
– Тогда зачем мне пробовать? – невинно спросила Париса, похлопав для убедительности ресницами. – И потом, тема архетипа академичней некуда.
Если честно, Париса и правда пыталась влезть в сознание архивов. В отличие от анимаций, которые, как намекал Далтон (а Каллум потом подтвердил) были живыми, но не совсем разумными, архивы казались разумными, но не совсем живыми. Париса и сама изучала первозданное сознание внутри дома, и процессы в нем напоминали мысли. Выходит, библиотека