Читать интересную книгу Двадцать три ступени вниз - Марк Касвинов

"Он сказал, что британское правительство намерено и далее поддерживать дружбу с нами и оставаться в стороне, но лишь до тех пор, пока конфликт ограничивается Австрией и Россией".

"То есть мы должны покинуть Австрию... Неслыханная пошлость, поистине дьявольское фарисейство, зато вполне по-английски! Вильгельм".

"Если мы и Франция, сказал он, окажемся вовлеченными в войну, окажемся вовлеченными примет иной оборот, и Англия вынуждена будет принять срочные решения..."

"Она их уже приняла! Вильгельм".

"Он сказал еще, что его правительство должно считаться с общественным мнением".

"Этим общественным мнением, если правительство захочет, оно может легко управлять и вертеть, пресса ему беспрекословно повинуется.

Британия открывает свои карты в тот момент, когда ей кажется, что мы загнаны в тупик и наше положение стало безвыходным.

Гнусная торгашеская сволочь пыталась обмануть нас банкетами и тостами!

Грэй!.. Мерзкий сукин сын! Вильгельм".

Растаяли в воздухе ноктюрны и фиоритуры потсдамского любителя концертмейстера, и заговорили языком артиллерийских сверхкалибров крупповские стволы.

С сентября 1905 года, когда, вопреки проискам Вильгельма II, была в Портсмуте подведена черта под русско-японским конфликтом, и до июня 1914 года, когда австро-германской разведке удалось в Сараеве высечь искру нового, теперь всесветного пожара, прошло неполных девять лет.

Это не очень много - девять лет, но не так уж и мало.

И в меньшие сроки в истории удавалось потерпевшей военную неудачу стране привести в порядок свои оборонительные средства, восстановить на своих границах необходимый заслон.

Полковнику Н. А. Романову и его приближенным решение такой задачи оказалось не под силу, не по росту.

Хотя очевидно было, что германская угроза нарастает, в боеспособности и боеготовности русских вооруженных сил по состоянию на 28 июня 1914 года мало что изменилось в сравнении с 1905 годом.

Ни морально, ни материально армия и флот от маньчжурского и цусимского потрясения до конца не оправились. Программы перевооружения и модернизации не были завершены.

За две недели до начала мировой войны Николай, принимая у себя Пуанкаре, заверил его в готовности ринуться в бой - примерно так же, как незадолго до того в Конопиште обменялись подобными заверениями Вильгельм и Франц Фердинанд.

Но когда вспыхнуло пламя, полковник Романов на какую-то минуту заколебался.

Отдав приказ о мобилизации, Николай, под влиянием угрожающей телеграммы Вильгельма П, раздумал и по телефону предложил начальнику Главного штаба генералу Янушкевичу приостановить принятые меры.

Янушкевич возразил, что указания в военные округа уже даны и отбой связан с трудностями и опасностями. Но ему пришлось подчиниться и мобилизацию отменить.

Спустя несколько часов, под давлением Николая Николаевича, заданный военной машине ход был восстановлен, и в округа снова пошел приказ о мобилизации. Янушкевич хотел перерезать телефонные провода между дворцом и Главным штабом, боясь, как бы царь вновь не передумал...

Пройдет несколько недель, и Россия узнает о трагической гибели Самсонова. Пройдет несколько месяцев, и страна узнает, что преданы и вынуждены отступать под германским свинцовым ливнем оставленные без снарядов и патронов дивизии, взявшие Львов, освободившие Галицию, загнавшие противника в глубь Восточной Пруссии, устроившие австрийцам перемышльский Седан. К весне и лету 1915 года выяснится, что отступающие войска, лишенные боеприпасов, оставили на полях сражений почти половину своего артиллерийского парка и потеряли убитыми и ранеными свыше миллиона человек.

Вот тогда-то начнут один за другим выходить на трибуну в Таврическом дворце думские помещичье-буржуазные лидеры и примутся с пеной у рта обличать немощь системы, неотъемлемую часть которой они сами, своими личностями, состояниями и политико-философским кредо, составляли. Они с думской трибуны будут сетовать на военную неподготовленность и технико-экономическую отсталость страны, которую сами по рукам и ногам связали.

Много лет спустя, уже пребывая в эмиграции, В. В. Шульгин, не без любования собственным даром прорицания, вспоминал об обличительных речах, которые он до революции произносил в Таврическом дворце. Вот видите, писал Шульгин, я ведь еще до войны предупреждал: "Будет беда Россия безнадежно отстает".

Он и в самом деле когда-то говорил, что "нельзя жить в таком неравенстве", в каком оказалась Poссия по отношению к своим соседям, что "такое соседство опасно" (17). Что к было делать? А ничего. Из уст самого Шульгина можно было тогда же услышать, что правящий класс во главе со своим помазанником божьим неспособны что-либо существенно изменить в положении. Буквально было сказано оратором:

"Был класс, да изъездился" (18).

Такой констатацией только и мог ограничиться волынский землевладелец Шульгин.

Но ею не могли удовлетвориться миллионы крестьян и рабочих, которые в 1914 году были мобилизованы, отправлены на фронт и здесь увидели себя подставленными под германский ураганный огонь; увидели свою армию, себя без снарядов, без пулеметов, без самолетов, увидели некомпетентность военного руководства, увидели, что вынуждены бессмысленной потерей жизней оплатить неспособность и бесталанность господствующего класса, который "был, да изъездился".

Насколько "изъездился" правящий класс, показал сам Шульгин. По данным, какими он располагал в конце 1916 и в начале 1917 года, "благодаря нашей отсталости огромная русская армия держит против себя гораздо меньше сил противника, чем это полагалось бы ей". Уступая врагу в оснащении, она несет "жесточайшие потери". К началу 1917 года, по сведениям Шульгина, общее число убитых, раненых и попавших в плен составило восемь миллионов человек; "этой ценой мы вывели из строя четыре миллиона противников". К счастью, замечал автор, "страна не знает этого ужасного баланса смерти: два русских за одного немца". Одно это сопоставление, говорит он, звучит как приговор. "Приговор в настоящем и прошлом. Приговор нам всем. Всему правящему и неправящему классу, всей интеллигенции, которая жила беспечно, не обращая внимания на то, как безнадежно в смысле материальной культуры Россия отстает от соседей".

Сказано сильно. И все же: зря пытался Шульгин вынести приговор и "неправящему" классу. Как раз русский рабочий класс, завоевавший в октябре 1917 года государственную власть, и явился в союзе с трудовым крестьянством той исторической силой, которая спасла от катастрофы Россию. Спасла в длительной и тяжкой борьбе с классом, к которому принадлежал Шульгин; спасла - самоотверженным, героическим трудом преодолев отсталость, которую Шульгин в канун революции называл "безнадежной"; спасла - породив и воспитав новую, народную интеллигенцию, которой и в голову не придет "жить беспечно", не обращая внимания на

потребности и жизненные интересы Родины.

"Баланс смерти", ужасавший Шульгина, далеко не полон. Его можно было бы внушительно дополнить. Именно:

Каждая германская дивизия, выступившая 1 августа 1914 года к русским границам, имела на своем артиллерийском вооружении восемьдесят орудий; русская дивизия - пятьдесят восемь. На каждые двадцать четыре батальона, составлявшие германский корпус, приходилось сто восемь полевых пушек и пятьдесят две гаубицы (в числе последних - шестнадцать тяжелых и тридцать шесть легких); каждые же пятьдесят два батальона, составлявшие русский армейский корпус, имели на своем вооружении девяносто шесть полевых пушек и восемь гаубиц.

В ходе войны соотношение показателей боевой оснащенности русских и германских вооруженных сил не только не улучшилось в пользу русской армии, но продолжало ухудшаться. Так, с 1914 по 1917 год количество пулеметов в германской армии возросло с трех тысяч до семидесяти тысяч (почти в двадцать четыре раза), а артиллерийских орудий - с девяти тысяч трехсот до двадцати тысяч (более чем в два раза). Русская же армия, вступив в войну с четырьмя тысячами сто пятьюдесятью двумя пулеметами, к 1917 году имела их всего двадцать три тысячи восемьсот (в пять раз больше); а орудийный свой парк за тот же период смогла увеличить лишь с семи тысяч девятисот девяти до девяти тысяч восьмисот пятнадцати (всего на двадцать пять процентов) (19).

Из отечественных источников хорошо известно, что не хватало тогда на фронте не только орудий и пулеметов, но и винтовок. В составе маршевых рот десятки тысяч русских солдат прибывали на фронт безоружными и в таком виде под огнем противника рассредоточивались по окопам, выжидая, когда можно будет получить винтовку убитого или раненого тут же, рядом. Неравенство в вооружении усугублялось неравенством в снабжении боеприпасами.

В то время как кайзеровская армия, вступив в войну, располагала запасом в тысячу сто снарядов на каждое орудие, в русской запас составлял шестьсот снарядов, да и тот быстро растаял в первых крупных боях, так как почти не пополнялся (20). В результате к весне-лету 1915 года, когда на фронте сложилась особенно тяжелая обстановка, русская артиллерия в массе своей фактически вышла из строя: лишенная боеприпасов, она молчала под массированным огнем противника. Хотя казалось, что военным ведомством принимаются срочные меры, а под давлением общественного возмущения поспешили на помощь военному ведомству земские, частнопредпринимательские и прочие организации, снабжение армии снарядами улучшалось медленно и неровно. Даже когда поток боеприпасов на фронт заметно усилился, выяснилось, что большую его часть составляет шрапнель, в то время как "войска отчаянно требовали от тыла поставки гранат" (Шульгин). Все, что царское военное ведомство смогло дать армии в грозные для нее месяцы, были двадцать гранат на одно орудие. Слабость интендантско - снабженческой организации, впрочем, отражала и состояние военного производства в стране. Таков был общий уровень русского военно-промышленного потенциала, задолго до войны взятого под контроль международным капиталом и в годы войны в значительной своей части находившегося в иностранных руках.