Читать интересную книгу Двадцать три ступени вниз - Марк Касвинов

Предыдущие войны - японо-китайская, американо-испанская, англо-бурская - носили более или менее локальный характер. Надвинувшиеся к 1914 году события несли в себе заряд первого вооруженного столкновения глобального масштаба.

Анализируя сущность русско-японской войны, В. И. Ленин относил ее к числу главных исторических вех того периода империалистической эпохи, который предшествовал первой мировой войне.

Дальневосточный пожар 1904-1905 годов был своего рода прелюдией к мировому пожару 1914-1918 годов.

По стопам генералов микадо спустя девять лет вышли в поход за жизненным пространством, зерном и рудой генералы кайзера.

(1) В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. IX стр.155

(2) В. П. Обнинский. Штрихи былого. Москва, 1917.

(3) В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. IX. стр. 155-158.

(4) Дневник Николая Романова. Тетради 1904 г. Запись от 21 августа. ЦГИАОР.

(5) Там же, запись от 4 июля.

(6) Из письма Николая II великому князю Владимиру Александровичу. 27 августа 1904

ДВА ВЫСТРЕЛА НА ЛАТИНСКОМ МОСТУ

В четыре часа пополудни 16 (29) июня 1914 года фельдъегерь поручик Скуратов поднялся из шлюпки на борт царской яхты "Штандарт", находившейся у побережья Ханко. С разрешения флаг-капитана адмирала Нилова фельдъегерь прошел по открытой палубе к столику, за которым играли в карты царь, царица и фрейлина Вырубова.

Николай взял из рук отрапортовавшего поручика конверт, вскрыл его. Пробежав телеграммы, вложенные в конверт, быстро встал и в сопровождении Нилова пошел по палубе к своему кабинету-салону, взглядом пригласив за собой дам.

До вечера все трое на палубе не появлялись. Яхта круто повернула от Ханко в море и на предельной скорости взяла курс на Кронштадт.

Обе телеграммы, доставленные Скуратовым, содержали чрезвычайные сообщения.

В одной из них подтверждалось известие, в неясной форме поступившее на яхту накануне:

15 (28) июня, в 10 часов утра, в боснийском городке Сараево молодой серб двумя револьверными выстрелами в упор убил австро-венгерского престолонаследника эрцгерцога Франца Фердинанда и его супругу Софи фон Гогенберг. Покушавшийся схвачен.

Второе сообщение взволновало всех троих не меньше первого. За сутки до выстрелов в Сараево, в далеком селе Покровском, в Сибири, ударом ножа в живот был тяжело ранен Григорий Ефимович Распутин - Новых. Некая Феония Гусева, бывшая ею спутница по монастырским странствиям, напала на него, когда высокочтимый старец окруженный толпой почитательниц-богомолок. Мужики гонялись за ней потом по селу, все хотели схватить, а она не давалась, кричала: "Все равно убью антихриста!" И тем же ножом хотела сама зарезаться...

Вечером "Штандарт" при потушенных огнях миновал Кронштадт, прошел к Петергофу.

В Большом Петергофском дворце Александра Федоровна тотчас удалилась в свои апартаменты.

Слугам вначале показалось - скорбят о Франце Фердинанде. Потом поняли: нет, о досточтимом Григории.

Царица и ее фрейлина пришли в себя лишь тогда, когда из Тюмени поступила весть: жизнь старца вне опасности.

Пока Распутина выхаживали в тюменской больнице (пролежал он там до конца лета), разразилась мировая катастрофа, поводом для которой послужили два сараевских выстрела.

2 августа 1914 года, через тридцать пять дней после того, как фельдъегерь поднялся с конвертом на яхту "Штандарт", Николай II в присутствии толпы сановников в Зимнем дворце официально возвестил стране, что ей навязана Германией война. На следующий день, 3 августа, в 11 часов утра, он в присутствии знати огласил тот же манифест в Георгиевском зале московского Кремля.

Сараевское и покровское покушения, разумеется, связаны между собой только лишь тем, что произошли почти в одно время. Однако...

Распутин впоследствии уверял всех, что, не будь этого случая с окаянной Феонией, не было бы... войны! Он, Григорий Ефимович, всегда был против того, чтобы царь воевал с "такой царской страной, как Германия". Он удерживал Николая II от столкновения с ней раньше, удержал бы и в то лето. Не потому, что вообще был против войны, а потому, что стоял за союз монархий против революции. Ради такого союза, считал он, стоило кайзеру уступить.

Знал о такой позиции Распутина и потому благоволил к нему Вильгельм II.

Потом, вслед за Вильгельмом, в узком кругу приближенных поминал Распутина добрым словом также и Гитлер.

В пропагандистской компании Кеннана - Макмиллана - Шпрингера предается размышлениям о Распутине Роберт К. Масси. История, говорит он, движется алогичными, иррациональными ходами (1). Куда больше исторического смысла было бы, например, в ином исходе сараевского и покровского эпизодов. Остался бы невредимым в своем автомобиле эрцгерцог, а вместо него, с легкой руки Феонии, отправился бы к праотцам тюменский чудодей. Не пришлось бы тогда Романовым, Гогенцоллернам и Габсбургам пережить свой тотальный, почти групповой, крах. Не будь Сараева, не потеряли бы свои престолы "царь Николай, равно как и я".

Так писал в 1926 году бывший кайзер Вильгельм бывшему царскому военному министру Сухомлинову.

Организовали же покушение в Сараеве, по убеждению группы кельнских и геттингенских профессоров, коллективно выступивших на страницах венской газеты "Ди прессе" (2), "петербургское правительство и его военные". Мировой войны, считает эта ученая бригада, больше всех хотели Николай Николаевич, Брусилов, Самсонов и их коллеги. Они-то через свою белградскую агентуру сербскую секретную службу - и послали навстречу эрцгерцогскому автомобилю гимназиста Гаврилу Принципа. Означенным способом им удалось спровоцировать взрыв, захвативший врасплох кайзера и Мольтке. До зубов вооруженная Россия напала на ничего не подозревавшую Германию, а также на Австро-Венгрию. Последние же, из просто душевной рассеянности, как-то упустили из виду, что к подобному возможному случаю надо было подготовиться. В 1914 году каверзный Николай внезапно вцепился в простофилю Вильгельма.

Участник названной бригады (3), профессор Кельнского университета Теодор Шидер сам непоколебимо уверен и других хочет убедить в том, что в 1914 году Вильгельм II и Бетман-Гольвег, равно как в 1939 году Гитлер и Риббентроп, были решительными противниками войны. Некоторая разница между этими двумя парами, по мнению профессора, состоит разве лишь в том, что кайзер, оказавшийся в положении "изоляции и угрозы" и поддавшийся "реакции страха", действовал более оборонительно, фюрер же через двадцать пять лет принял тактику наступательную; если тот и другой внутренне готовы были пойти на риск войны, то лишь малой, локальной - "в первом случае Австрии с Сербией, во втором случае Германии с Польшей, не более того (4).

"Австрийские государственные деятели, - пишет Адам Вандрушка, другой кельнский профессор, - находились летом 1914 года в почти безвыходном положении. У историка не поднимается рука написать в их адрес жестокое слово "повинны"; более уместны здесь слова - "им было суждено"; ибо эти слова заключают в себе веру в действие неисповедимых сил" (5).

Ну, а раз заработали неисповедимые силы, тут уж ясно, что ничего не могли поделать в пользу спасения мира ни Вильгельм с Бетман-Гольвегом, ни Франц-Иосиф с Берхтольдом. Взять хотя бы последнего. Это он, будучи министром иностранных дел, больше всех в Вене похлопотал над составлением ультиматума такой сути и формы, чтобы Сербия никак не смогла его принять. Он же ультиматум передал, а 29 июля послал в Белград объявление войны. Но, подбирается теперь к читателю с новаторской находкой еще один профессор, Гуго Ханч, "хотя Берхтольд никогда не отрицал свою ответственность за события июля 1914 года, он до конца жизни был уверен, что иного выхода для него не было". И ведь какой благовоспитанный и утонченный был граф, не дерюга какая-нибудь, нувориш или узурпатор. "Мягкая, уступчивая натура... человек нежной чувствительности, впечатлительный... преданный искусствам и наукам"... Естественно, что при такой впечатлительности эта мягкая, уступчивая натура больше других в июне 1914 года опасалась, как бы сербы не согласились на все и не обошлось бы тогда дело без вооруженного столкновения. И еще эта нежная натура питала страх и недоверие к России. Не случайно, получив в молодости назначение в австрийское посольство в Петербурге, "он написал в своем дневнике: один лот радости, два лота огорчения и сто фунтов адского страха" (6). Сие неотвязное ощущение сопровождало графа до конца жизни, то есть до 1942 года, когда он смежил очи, окруженный друзьями в эсэсовской форме, "в своем дворце Бухлау в обширном родовом поместье Берхтольдов на моравской земле".

Русскому нападению, видите ли, подверглась Габсбургская империя, бывшая, по мнению Ганса Вейделя, "раем" для населявших ее народов; к несчастью, "в этот рай, впоследствии ими утерянный, была вмонтирована адская машина", и машиной той был "начиненный бешеной яростью динамитный снаряд славянского национализма, к которому Россия задолго до 28 июня подвела свой бикфордов шнур" (7). Вену, как и Берлин, подточили петербургские козни. Безграничны были любовь и преданность славянских народов к Вильгельму и Францу-Иосифу, но все испортила своими наветами и диверсиями русская политика!..