Катя к встрече приготовилась. Она открыла ему дверь в красивом бежевом платье с белым кружевным воротничком. Смутилась, увидев, что Сергей внимательно посмотрел на него, сказала:
— Нарядилась вот. У нас ведь, кроме тебя и Саши Хромина, гостей не бывает.
— Ты в этом платье как гимназистка. — Кострецов улыбнулся и протянул ей букетик цветов.
Из комнаты выбежал Лешин сын Мишка: вихрастый, подвижный, но бледноватый паренек. Сергей принес ему подарочек — пластмассовый конструктор.
Потрепал по голове мальчишку со словами:
— Тренируй смекалку В нашем оперативном деле это прежде всего.
Мишка принял коробку в обе руки, светло посмотрел на капитана.
— А ты, дядя Сережа, думаешь, что я, как папа и ты, оперативником смогу стать?
— Уверен.
— А мама не дает мне силу набирать, — пожаловался Мишка.
Кострецов недоуменно поглядел на Катю.
— Он болел, — объяснила она, — а все просился утром гантельки поднимать.
— Ну, — рассудительно произнес Сергей, — при болезни и ранении спортивные нагрузки откладываются.
Мишка уже не слушал их. Он сел прямо на пол и, открыв коробку, начал разбираться в конструкторе.
Катя провела Сергея в комнату. Стол, застеленный крахмальной скатертью, был накрыт на двоих. Катя устроила цветы Сергея в вазу, стала носить из кухни еду.
Спросила как-то по-домашнему, будто бы Кострецов был хозяином дома:
— Вино или пиво будем?
— Я пиво люблю, — ответил он и подумал, что о вкусах настоящего хозяина она бы точно знала.
Кострецов ел с удовольствием. В последт нее время не было у него ни возможности, ни желания возиться у себя дома с приготовлением полноценных ужинов. А Катя всегда готовила отлично.
— Мишка шустрый, — сказал он, — а по лицу заметно, что болел. И что на него болячки обрушиваются? Свозить бы его на море. Укрепился бы там.
— Все хорошо, Сережа, — улыбаясь, проговорила Катя.
— Как это?
— Знаешь, вокруг все и на все жалуются, даже богачи. Выступает по телевизору какой-нибудь новый русский или министр — и все о невзгодах. Я уж не говорю о пенсионерах и простых людях. Кого ни покажут, все в одну дуду: плохо, совсем плохо…
— Как жизнь идет, так и говорят.
— Ну при чем тут, Сережа, жизнь? На то она и жизнь, чтобы быть всякой. И вот показали недавно одного человека. Он в Бога давно уверовал, но работал с молодости в кинопромышленности: декорации для съемок строил. Сейчас священник. Дали ему совсем разрушенную церковь на Ярославщине, даже креста на ней не было. Взял он топор и начал в одиночку ее восстанавливать. Живет где-то в сарае, материал для храма, Христа ради, добывает. Воздвигает церковь дни напролет.
— Он, наверное, не семейный.
— Да в том-то и дело, что у него жена больная и трое детей. У священника зарплаты нет, живут только на ее пенсию по инвалидности. И вот корреспондентка спрашивает его — на что уж привыкла всегда и от всех получать один ответ, — спрашивает: «Как жизнь?» И уж такому-то положено сказать, что плохо, ну или трудно, нелегко. А он светло, как вот мой Мишка, улыбается и говорит: «Все хорошо». Корреспондентка свое: «Да как же! Чего хорошего?» А он улыбается и одно отвечает: «Все хорошо».
— Есть такие люди, — сказал Кострецов, — которые никогда не унывают, но их очень мало. Я одного знал. Жизнь его не жал ел а. А спросишь, как дела, он всегда обязательно отвечает: «Умирать буду, не скажу, что плохо».
Они ужинали, разговаривая о разном. Кострецов, вынырнувший из своих дымных дел, упивался тихой беседой. Катя во многом понимала его с полуслова.
Уже стемнело, а он тянул с уходом.
Надо было отправлять спать Мишку, заигравшегося подарком Сергея. Катя повела его в ванную. Кострецов стал убирать со стола.
Перед тем как укладываться, Мишка подошел к нему, взял за руку и, глядя снизу такими же чистыми, широко раскрытыми, как у матери, глазами, вдруг спросил:
— Дядя Сережа, а ты будешь моим папой?
У Кострецова сдавило горло. Что ему было ответить? Он только сжал мальчишескую руку в ладони. Катя сморгнула выступившие слезы и увела Мишку.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Капитан прошел на кухню, встал, глядя в окно, и подумал: «Вот ведь как. Саня Хромин чаще и побогаче меня подарки Мишке приносит, а мальчик меня папой выбрал».
Одиночество всегда тоскливо прижимало капитана в его квартире, когда он разгребал очередной ворох дел. Кострецов представил, что его неотвратимо ждет длинными вечерами и ночами после разрыва с Ириной. Он хотел бы сказать себе, как Катя, как тот священник по телевизору, что все хорошо, но не мог.
Сергей не услышал, как Катя пришла на кухню. Он почувствовал ее, лишь когда она сзади погладила его по спине. Обернулся.
Катя смущенно убрала руку.
— Куртка у тебя загрязнилась. Надо в химчистку отдать.
Как же Сергею не хотелось отсюда уходить! Он не осмеливался думать, что Катя захочет с ним даже поцеловаться. Ему дорого было просто переночевать: лежать бы в углу их комнаты, слушать, как сопит Мишка, знать, что здесь Катя.
— Сережа, — сказала Катя, — все хорошо, а мне за тебя сегодня тревожно. Будто что-то должно случиться.
— Тебе ли, Катя, оперской жене, за таких, как я, беспокоиться? У меня по работе все время что-нибудь случается.
— Это понятно, но все же…
Кострецов подумал: «Уже случилось. Не забыть мне сегодняшние Мишкины слова».
— Кать, — проговорил он, — а что ты все время дома сидишь? Приходите ко мне с Мишкой в гости на торжественный обед. А? Угощу вас по высшему разряду! Я ведь готовить умею.
— Знаю, Сережа. Только никогда не пробовала.
— Ну вот! Значит, договорились.
В дверях у них, не в первый уже раз, возникла неловкая пауза. Кострецов не мог, как раньше, легко махнуть рукой и, не оглядываясь, сбежать по лестнице. И Катя сразу не закрывала за ним дверь. Так они и стояли молча друг перед другом несколько секунд.
Наконец капитан повернулся и пошел вниз. Спустившись на пролет ниже, он услышал, как дверь Катиной квартиры глухо, словно обреченно, захлопнулась.
Кострецов вышел из подъезда на освещенную фонарями улицу, но почему-то двинулся не прямо, а ступил с крыльца в тень высокого тополя.
В этот миг по нему с двух сторон ударили из автоматов!
Сергей бросился на землю, выхватил пистолет. Опера спасло от гибели, от первых прицельных пуль его безотчетное решение свернуть от подъезда в темноту. Этот неосознанный сигнал остался в нем, возможно, от Катиного «что-то должно случиться».
Автоматы перекрестно били. Опер Кость молниеносно перекатывался по земле за чугунной оградкой палисадника и вел ответный огонь.
Когда он засек, что киллер справа пошел на него, замер на спине. Зажал левой рукой правое запястье и выпустил несколько пуль в приближающегося.
Кострецову надо было укрыться в подъезде. Он вскочил и бросился назад, делая круговые обороты и не переставая отстреливаться. Его руки усиливали и контролировали движение, будто хвост животного, помогающий зверю в момент прыжка.
Его преследовал шквал свинца. Одна из пуль ударила в левое плечо. Сергей снова приземлился, перекатился за куст, сжав от боли зубы. Вставил в пистолет запасную обойму.
Более нетерпеливым был киллер справа. Он опять ринулся на сближение. В этот раз Кострецов отчетливо разглядел его фигуру. Вновь перекатился по земле, остановился, дважды выстрелил в грудь атакующего. Тот взмахнул руками и упал.
Капитан услышал, как замолк и второй автомат. Сергей осторожно приподнялся и огляделся. Напарник поверженного стрелка, видимо, скрылся.
«Вояки, — переводя дыхание, подумал Кость, — а двое на одного смелые».
Кострецов подошел к мертвому телу автоматчика — парень в темных джинсах и черном свитере. Капитан обратил внимание, что стрелок в резиновых перчатках: «Опытный киллер».
Зажав раненое плечо, он пошел к дому. В подъезде по лестнице к нему сбегала бледная Катя. Она услышала перестрелку из окна кухни, выходившего на площадку — у подъезда.