В открытые настежь ворота прямо в пламя костра били фары милицейского «уазика». Вместе с милицией явились и соседи. Потом подкатила с воем пожарная машина, остановилась в переулке. Милиционеры разделяли собой две шеренги: одну – светозаровскую, изрядно пьяную, другую – соседскую, злую. Толстая старуха, из соседей, палкой разбрасывала книги из костра, остальные лезли в драку.
Я вклинился между сторонами, встал рядом с сержантом, который сурово что-то бубнил Светозарову-старшему. Вид, надо сказать, у того был весьма бледный, он лепетал что-то почти униженно. И то: врожденный русский страх перед властями моментально сбил американскую спесь.
– Это всего лишь шутка, товарищ (ишь, какие слова вспомнил!) сержант! Обещаю, мы сейчас все потушим… конечно-конечно, товарищ сержант… Понимаю, товарищ сержант…
– Простите, а в чем, собственно, дело? – спросил я, вмешавшись в светозаровскую лебезню.
– Документики ваши, – ответил мне хмурый сержант. Сзади него неприступно стояли двое рядовых очень юного вида, руки на автоматах.
Я протянул редакционное удостоверение.
– Рогов… – сержант посмотрел на меня внимательно. – Это вы, что ли, по телевизору?…
Я тогда вел на одном канале ток-шоу «Народные новости» по вечерам.
– Так точно.
– Ну что же вы! – с неожиданным упреком сказал он.
– Что я?
– Ну… нарушаете… – промямлил он.
– Что нарушаем, сержант? – спросил я.
– Да мы сейчас все потушим, товарищ сер… – вякнул опять Светозаров, но я оттеснил его плечом.
– Вы, это… Дым… Пепел летит… Соседы (так и сказал ведь!) не спят… – мямлил сержант, во все глаза глядя на меня. Еще бы – такая редкость: человек из телевизора.
– Да ничего страшного, сержант, мы снимали сюжет для моей программы, и этот, который хозяин, согласился сжечь свои книги… Представляете, какая будет сенсация! Кстати, купите завтра «Нашу жизнь», там тоже будет про это статья. Такая у нас работа, сержант. А что до дыма и пепла, то мы все отсняли, съемочная группа уехала, и, обещаю, остальное сожжем потихоньку, без дыма, так сказать, и пепла…
– Ну, если так…
– Эти новые русские совсем оборзели, сержант! Людям хлеба не на что купить, а они развлекаются – книги жгут. Не в библиотеку, заметьте, отдать, а сжечь, сжечь все! Но завтра такой шум поднимется, я обещаю, сержант!
– Ну если так… – все мямлил растерявшийся мент. – Ну только вы это… аккуратнее, товарищ журналист…
– Ясный корень, сержант!
Я нагнулся и поднял с земли книгу, еще не тронутую огнем. Это был Заболоцкий из «Малой библиотеки».
– Вот возьмите на память. Очень хороший поэт. У него тоже были проблемы с властью.
Сержант взял Заболоцкого, книжка целиком поместилась в его жесткой ладони.
– Я вообще-то стихи люблю, – вдруг сказал он. – Сам писал в школе.
– Да вы что! И я тоже писал, я и сейчас пишу. Я вам обязательно свою книжку должен подарить! Будете в Москве, позвоните, я вам подарю.
Лицо сержанта смягчилось, даже приобрело какое-то почти детское выражение. Вот она, волшебная сила известности, – думал я, тоже, между прочим, польщенный.
Тем временем Люся вынесла из дома поднос, уставленный стаканами и закусками.
– Угощайтесь! – весело предложила она соседям. Иные хмуро воротили носы, но многие, в том числе и пожарные, с удовольствием выпили и закусили.
– Берите, берите, не стесняйтесь! – настойчиво предлагала Люся. – Берите и книги, любые, какие хотите!
И брали, брали.
Брали все, а особенно увлекся молоденький пожарный, он складывал «Чебурашек» и «Цокотух» в широкий карман робы.
Сержант от закусок отказался. Он еще постоял, глядя на костер, потом подошел ко мне, попрощался, напомнил про мое обещание и уехал. Ворота закрылись.
– Что вы ему сказали? – спросил меня Светозаров, он сильно испугался.
– Да ничего особенного, пообещал жечь по одной книге, чтобы людей не беспокоить.
Кучу быстренько разобрали, принесли шампанского, выпили, веселье продолжалось.
Тут только я сообразил, что опоздал на электричку. Я поискал глазами Люсю – она крутилась возле гостей. Ее бывший муж бродил вокруг костра, вытаскивал полусгоревшие книги, перелистывал их палкой, что-то бормотал, закидывал обратно.
Ужасно не люблю спать в незнакомых местах, но что делать. На веранде в углу я обнаружил небольшой топчан, лег, накрылся засаленным пледом, закрыл глаза. Послышались шаги, кто-то осторожно на цыпочках приближался ко мне, обходя огромный стол, стоявший посреди веранды. Я открыл один глаз и различил силуэт Люси.
– Вы спите? – спросила она шепотом.
– Просто лежу.
– Что же вы тут легли, там наверху есть нормальные кровати. Идите туда, пока не заняли. Я тоже иду спать.
И ушла, я слышал скрип ступней под ее ногами. На дворе продолжалась гульба. Я – чем черт не шутит! – уже собрался пойти наверх, как на веранду вошел Алексей, зажег свет и увидел меня…
Я уснул часа через два, не раньше, под бубнеж про живых, которые хоронят своих живых, и про мертвых, которые хоронят своих мертвецов.
На рассвете проснулся. Жужжали мухи, болела спина от жесткого топчана, над головой что-то мерно поскрипывало. Я тихонько поднялся по лестнице и через приоткрытую дверь увидел чей-то поросший черными волосками зад, мерно поднимающийся и опускающийся над чьими-то бесстрастно раздвинутыми ногами. Здесь же, в углу, в кресле, вытянув ноги почти до середины комнаты, мертвецки спал какой-то бородатый гость.
Я спустился и пошел на станцию.
III
И я стал получать письма от Алексея – многословные, безумные. Мой корреспондент писал буквально обо всем: о ядерном потенциале Индии и Пакистана, о Курильской проблеме, об «Аль-Каиде» и Бен Ладене, об освоении Антарктиды, о бразильском и китайском «чуде», о положении ростовских шахтеров и новосибирских учителей, о возвращении Крыма под юрисдикцию Москвы… Каждое письмо он неизменно заканчивал ламентациями по поводу утраченного величия России. По всему было видно, что он не вылезает из-за компьютера, подробно изучая все, что происходит в мире. Несколько раз, признаюсь, я даже воспользовался его изысканиями, вставляя в свои статьи факты, которые он мне присылал. Их, эти факты, не нужно было перепроверять, они были точны и парадоксальны. Я, разумеется, проверил вначале парочку и убедился: Алексей предельно аккуратен и дисциплинирован – ничего от себя. Но и дело ведь, как известно, не в фактах, а в их трактовке. А трактовал Алексей их параноидально. Я даже представил себе образно работу его мозга: бесконечный набор пластинок, по которым скользит звуковоспроизводящая игла, в финале каждой, любой – какую бы вы ни поставили – пластинки игла неизбежно перескакивает на самую первую, затертую донельзя.
В какой-то момент Алексея вдруг заинтересовал Гранатов, а я по непростительному легкомыслию ответил ему, что с Гранатовым знаком лично… Что тут началось! Он умолял, требовал, угрожал даже: познакомьте меня с ним, впишите меня хотя бы заочно в ряды его партии! Мы вместе уйдем с ним (дайте мне только вернуться на родину!) в сибирскую тайгу, будем готовить там окончательное и бесповоротное восстание. Мы свергнем ненавистный антинародный режим, мы уничтожим жидов-олигархов, мы поднимем знамя победы над Кремлем, а затем объявим крестовый поход всему миру. Ни больше ни меньше.
Поначалу я смеялся, цитировал письма коллегам и друзьям, не подозревая в полной мере, что намерения Алексея самые что ни на есть серьезные, что он патологически лишен чувства юмора и чувства реальности и что если он говорит что-то, то так и думает, так и собирается действовать. Дело дошло и до того, что, получив от Алексея по электронной почте фотографию, я не поленился, сходил в штаб-квартиру гранатовцев, на легендарный «чердак», и мы с шутками-прибаутками изготовили ему удостоверение члена партии под номером два. Сколько слов любви и благодарности я получил тогда из Копенгагена! Но что значили эти слова в сравнении с тем, что было потом!.. Алексей начал раздавать (через меня, разумеется) поручения «рядовым» членам своей партии и искренне негодовал, когда видел, что эти поручения к исполнению не принимались.