Читать интересную книгу Злые куклы - Елена Юрская

— Ой, девочки. — Из спальни вынырнула напряженная Марья Павловна, которая, разумеется, подслушивала, но до поры не желала становиться участником тяжелого разговора. — Ой, девочки, ну что же вы стоите-то в дверях. Афиночка, посиди еще. — Вдруг голос из сладкого, приторного, стал скрипучим и строгим. — Раз уж ты, Ляля, знаешь, то давайте вместе разберемся, что нам делать. Как спасать мальчика.

— Я спешу, — сухо бросила Афина. — В конце концов, не я его жена. Не я. Особо подчеркиваю.

— Останься, — одними губами прошептала Ляля. — Останься, Афина, надо…

Ляля покачнулась. Тронула рукой синюю крашеную стену и замерла. В обморок она не упала. Ей нужен ясный и трезвый ум. Только здоровое материнство. А с Жанной Кирилл не спал. Ни тогда, ни сейчас. И в этом было дело. Запретный плод, женская чистота, неприступность, что там еще? А, вот — девственность, невинность… Потеряв возможность открывать новые земли, мужчины нашего времени увлеклись другой, не менее интересной игрой — растлением юных девиц. Кирилл не был исключением, он всегда серьезно относился к спорту, а это спорт — найти и соблазнить девственницу. Надо было подумать об этом раньше. Надо было уложить их с Жанной в коечку, а потом он забыл бы о ней, как забыл об Афине и о многих других…

Три девицы сели под окном, за стол, обтянутый веселенькой клеенкой, местами утратившей свой первоначальный цвет. В кухоньке было чисто, стерильно чисто. И очень просто. Простота эта граничила с нищетой. Это задевало Лялю. С первого дня Лялиной беременности Глебов стал активно поддерживать будущую бабушку Машу. Он привозил сватье деньги, продукты, кое-какую мебель, плитку, обои, духи. В общем, все, что могло улучшить и изменить жизнь Марьи Павловны. Но та как будто не замечала своих новых возможностей. Сдержанно благодарила, складывала товар и жила по своим собственным, прежним правилам. «Нищая, но гордая», — всякий раз, возвращаясь от Марьи Павловны, отмечала Лялина мама.

— Что скажешь, Лариса Викторовна? — Марья положила сухую породистую ладонь на плечо невестки. — Ты понимаешь, что теперь будет?

— Ничего, он просто связался с людьми, которые хотят предать нашу страну. Они хотят, чтобы нас поработили американцы. Чтобы каждый мог стать, кем он хочет стать, даже проституткой. Ты понимаешь, что это за люди, с которыми якшается Кирилл? — Афина смотрела на Лялю насмешливо.

— Со всеми он спит? — очнулась Ляля.

— Да она тебе о Родине, детка, — жалостливо вздохнула Марья Павловна. — О Родине, а ты о чем?

А что с ней станется, с Родиной-то? Стояла и стоять будет… Родина… Видала она ее — эти желтые фонари на Шота Руставели в Тбилиси, этот голодный, но гордый Горький, эту старинную татарскую Казань, эту смешную и очень несоветскую Одессу. Большая страна, где люди ничего не знают о гамбургерах, Голливуде и Коко Шанель. Но Кирилл — не Родина. Он — кобель. Обычный, нормальный кобель.

— Его могут посадить в тюрьму. А твоего папу — выгнать с работы, — предупредила Афина.

— А Жанну? — спросила Ляля.

— Ну и Жанну, только в женскую.

— И там, в Сибири, они встретятся и заживут на поселении в маленькой деревушке на берегу реки.

— И поженятся, как Ленин и Крупская, — усмехнулась Афина.

— Прекратить! — Марья Павловна пристукнула ладонью по столу и нахмурила брови. — Прекратить немедленно. Ничего святого. Бесстыдницы.

— Интересное дело. — Афина прошлась по квартире и, обнаружив свою сумку на вешалке, вернулась с сигаретой во рту. — Ничего, если я покурю? Интересное дело, говорю, очень интересное дело, Марья Павловна… Почему мы-то бесстыдницы, когда ваш сын связался с преступным элементом? Да еще и трахает его…

— Что делает? — Щеки будущей бабушки вспыхнули наивным розовым румянцем.

— Пилится, перепихивается, непонятно? — Афина сделала многозначительную паузу и ввернула слово, которое было известно всему советскому населению с раннего детства. Лаконично, понятно и недвусмысленно.

— Все-таки ты спишь не с филологом, — улыбнулась Ляля, ощущая, как тягучая нестерпимая боль заливает ее с ног до головы. Это невозможно себе даже представить. Тонкие пальцы, пряный запах смуглой гладкой кожи, грязный, развратный шепот, блуждающая как тень улыбка, колючая манящая щетина и недавно прочитанная «Камасутра» — и все это с Жанной? Со свеженькой? Впервые? Ляля прикрыла глаза и застонала.

— Тебе плохо? — встрепенулась свекровь. — Лялечка, не надо так близко к сердцу… Ну, куда он от тебя денется.

— Действительно, — усмехнулась Афина. — Куда…

— Лялечка, Лялечка, детка. Может, врача?.. — Марья Павловна засуетилась, разбегалась по пятиметровой кухне, натыкаясь на стол, стулья, плиту, раковину, подоконник. Она стала похожа на дикую птаху, которую по недомыслию посадили в клетку.

— Все нормально. Все хорошо. — Ляля отряхнулась от странных видений и подумала о маме. Об утренней сцене. Вспомнила похотливый и хитрый взгляд мужа. — Никого он не любит, — спокойно констатировала она. — Никого. Так что, Афина, не пыли. Мне пора.

— Но как же, Лялечка? — Марья Павловна охнула и присела на краешек табурета. — Но как же?

— Что-нибудь придумаем… — вяло отозвалась та.

— А ты вообще зачем приходила, детка? — спохватилась свекровь и выбежала вслед за Лялей на площадку.

— Потом расскажу, — тихо ответила она. И вдруг широко и нагло улыбнулась. — Я обязательно расскажу, Марья Павловна. Все и всем. Обязательно.

— Деточка, Лялечка…

Ляля вошла в квартиру под звуки орущего радио. «Родительский дом, начало начал», — надрывался Юрий Антонов. «Ты в жизни моей надежный причал», — усмехнулась Ляля и принюхалась. В последнее время у нее обострилось обоняние — ее можно было посылать на границу работать собакой. Запахи, оттенки запахов, намеки запахов, остатки запахов — все это наполняло мир, от которого и без того тошнило. В детской пахло мамиными духами… Так стойко, так навязчиво. Ляля тронула рукой подушку, оглядела комнату и спокойно констатировала, что грязные мысли — это результат ее нервозности. Мама часто заходила в их комнату. В конце концов, она была у себя дома. Ничего страшного… Просто маму следовало внести в список возможных кандидаток. Но не как маму, а как просто женщину, одну из многих…

— А ребенка не будет, — сказала она, глядя в зеркало. — И мы — квиты, не так ли?

Именно так, сначала не будет ребенка, а потом — всего остального. Борьба до победного конца. А с животом она, Ляля, не боец. Поэтому ребенка не будет. Все правильно. Ребенка не будет, они уедут в свою квартиру, Ляля купит себе в «Березке» что-нибудь сногсшибательное, что-нибудь такое — супер! И тогда… Какие там группы молодежи? Что за детский лепет… Кирилл — диссидент? Смешно! Зато переспать с чем-нибудь особенным — со старухой матерью или там с политзаключенной — вот это для него самый шик. А значит, ребенка не будет. Тем более, что его и не должно было быть.

Ляля порылась в карманах куртки своего мужа и нашла там пачку сигарет. Медленно закурила, выпуская дым в лицо своему отражению. «Ну вот и все. Плод отравлен. Обратной дороги нет». Ляля решительно поднялась и направилась в туалет. Там в бачке унитаза мама держала всем известную заначку. Ляля с удовольствием глотнула коньячку и подумала, что напрасно лишала себя маленьких человеческих радостей. Она выпила еще и томным плавным движением сбросила с себя ночную рубашку. С чуть выпуклым животом она уже была не так хороша, как раньше… Но все можно исправить. Проблема заключалась в том, что Ляля никогда не бывала в больнице. То есть она не пользовалась услугами простых врачей. Но аборт нужно было делать именно у них. Потому что единственным человеком, который действительно хотел этого ребенка, был отец. И он никогда бы не позволил.

Адрес поликлиники Ляля знала. Точнее, не адрес, а место расположения. В тихом маленьком дворике напротив поликлиники кто-то умный и дальновидный выстроил детский сад с детской площадкой. Утренний гомон, доносящийся оттуда, должен был говорить умирающим: «Жизнь продолжается». Ляля любила этот садик с маленькими невысокими скамеечками, качелями и песочницей, в которую пару раз в году привозили песок. Белый, рыжий, иногда сероватый. Он быстро растаскивался для строительных нужд жителями окрестных домов. Но первые несколько дней — это было счастье с замками, сложными тоннелями и куличами. Дети… Смешные дети.

В голове отчаянно шумело. То ли коньяк, то ли эхо опостылевшего материнства. Ляля быстро оделась, немного подкрасила глаза и вышла на улицу. Ноги двигались быстро, но как-то очень самостоятельно. Больше всего она боялась, что в последний момент не хватит решимости, что она испугается и рванет куда-нибудь подальше, где нет мамы, Жанны, где нет Кирилла… Но разве можно жить без него?

— Здравствуйте, я Лариса Глебова. — Отсидев очередь из покорных и плохо одетых женщин, Ляля ворвалась в кабинет гинеколога. — Мне нужно сделать аборт.