Читать интересную книгу Голая правда - Светлана Успенская

Он был горд знакомством с ней и ее вниманием. Он казался себе избранным. Естественно, ведь Евгения могла выбрать себе любого из когорты людей, счастливых одним знакомством с ней. Но она выбрала его. Почему? Этот вопрос он часто задавал себе и не находил ответа, приписывая выбор своим личным достоинствам.

Теперь, после того как ее жизнь стала для него открытой книгой, в которой он читал без труда ее тайные желания, видел ее интриги и несбыточные планы, Барыбин понимал, что выбор Евгении был во многом случаен. Он просто подвернулся в тот момент, когда ей в голову пришла очередная идея под названием «в жизни есть место романтике», и Шиловская решила поразить весь театральный мир головокружительным браком, в который он внесет деньги, а она — собственную красоту, ум, талант. И этот сплав даст ей то, о чем она, не признаваясь себе, страстно мечтала, мучительно вожделела — славу.

Влюбленный в Евгению Барыбин сначала с непонятным удовольствием чувствовал себя игрушкой в ее руках и выполнял малейшие прихоти невесты. А она была умелой сценаристкой. Все, все мелочи, начиная от белого «мерседеса» и кончая цветом шнурков на его свадебных ботинках, были продуманы ею. Она же уговорила подписать его брачный контракт, проповедуя цивилизованные отношения между супругами, и она же подкинула ему одну соблазнительную идейку.

Как всегда, она точно все рассчитала. Шиловская не обучалась в экономических колледжах, но была умна невероятным, иезуитским умом, который жаждал поля деятельности и области приложения. Альянс искусств с бизнесом сложился еще и потому, что она была уверена, что сможет играть сразу две партии — и черными, и белыми. И сначала, пока Алексей, в упоении первых месяцев счастливого супружества, позволял ей это делать, она играла.

Тогда дела у него были не столь блестящи, как сейчас. Он только что выпутался из сомнительной аферы с банковскими авизо. С другой стороны напирали жадные конкуренты, стремящиеся отхапать кусок, который он вполне закономерно считал своим — тот самый симпатичный нефтеперерабатывающий заводик. Плюс ко всему зашевелился УЭП, посылая в его фирму одну проверку за другой. Прелестное заведение с архитектурными излишествами в виде решеток на окнах, казалось, уже готовилось гостеприимно распахнуть двери перед новым сидельцем.

Барыбин не ощущал твердой почвы под ногами. Конечно, он был почти уверен, что в конце концов выпутается, но оставался маленький шанс на неудачу, и нельзя было сбрасывать его со счетов. Надо было подстраховаться.

Запасной выход нашла Евгения. Идея ее была гениально проста: они подписывают брачный контракт, по которому в случае развода она получает свою долю капитала в виде акций завода. В случае, если Барыбину будет грозить тюрьма и конфискация имущества, то неординарный метод спасти нажитое принесет свои плоды. Они формально разведутся (по человеческому закону, как объясняла Евгения, по Божьему останутся супругами навсегда, что бы ни случилось, ведь они венчаны), и тогда в случае ареста акции отойдут ей, конфисковать их уже не смогут. Барыбин, отсидев пару лет, выйдет на свободу, и даже при самом неблагоприятном стечении обстоятельств они останутся при деньгах.

Тогда Барыбин с радостью ухватился за ее предложение и с готовностью подписал брачный контракт, который теперь висел пудовым камнем на его шее.

Ружье было заряжено. Не прошло и двух лет, как оно выстрелило. Сначала их жизнь действительно превосходила самые смелые мечты. Евгения была нежна, весела, с удовольствием заботилась о супруге дома, а на людях сверкала, как ослепительный бриллиант в дорогой оправе.

Барыбину многие завидовали. И когда более-менее утряслись его неприятные дела с УЭПом (пришлось кое-кому дать на лапу), он почувствовал себя на вершине блаженства, коротая долгие зимние вечера вдвоем с женой на даче у камина. Гудел огонь, выбрасывая вверх оранжевые языки пламени, а за окном протяжно завывала вьюга, швыряя в стекло колючие пригоршни снега. Зарывшись ногами в волчью шкуру, брошенную на пол, цедя коньяк цвета мореного дуба, они наслаждались уютом и покоем, болтали обо всем на свете и только под утро засыпали в объятиях друг друга.

Впрочем, Евгении подобная идиллия быстро надоела. Ей захотелось более сильных ощущений, чем жизнь обожаемой жены уважаемого человека — жизнь, регламентированная строгими рамками приличий. Она стала выкидывать такие фортели, что Алексей сначала растерянно молчал, когда досужие языки доводили до его сведения, как развлекается добродетельная супруга, веселясь на вечеринках со своими многочисленными друзьями.

То доносились слухи, что она танцевала в костюме Евы на столе и ее обливали шампанским, а потом кавалеры пили шампанское из ее туфельки. То Барыбину рассказывали, что ее видели в обществе высокопоставленного любовника. То она просто пропадала неделями, так что он не знал, что и думать, а после появления, усталая и разбитая, пахнущая табачным дымом, чужим одеколоном и вином, она загадочно молчала, нагло щуря свои стальные глаза, как бы говоря: «А тебе какое дело?»

Он и верил, и не верил порочащим ее слухам. Пропасть между ними стала расти, углубляться, пока не переросла в открытую и непримиримую вражду. Так могло продолжаться Бог знает сколько времени. Алексей был терпелив и сохранял верность еще не истраченным нежным чувствам к этой женщине, если бы Евгения позаботилась хотя бы о формальном соблюдении приличий.

Но нет, ей хотелось эпатировать всех до такой степени, чтобы и злые языки немели в изумлении от ее выкрутасов. Она уже открыто высказывала презрение некогда обожаемому мужу. Чашу терпения Алексея переполнило ее появление в их доме с каким-то сопливым мальчишкой, которого она представила как «мой новый любовник». Она явно третировала этого сосунка, счастливого, кажется, одной возможностью дышать с ней одним воздухом. Этот случай явился поводом для разрыва изживших себя отношений. Алексей настоял, и они разъехались.

Шиловская вернулась в свою квартирку, потом переехала в центр, наняла домработницу и неожиданно стала вести скромную жизнь несправедливо оставленной жены. На людях она горевала о своем браке, неожиданно давшем трещину, а на самом деле была довольна свободой и возможностью изобразить угнетенную невинность. О юридическом разводе речи пока не заводилось.

Пока… Пока Барыбин не встретил другую женщину и не информировал Евгению о том, что настала пора оформить документы.

Они встретились в ресторане.

— Я вовсе не хочу с тобой разводиться, — спокойно произнесла Евгения, выслушав решение своего супруга. — Как бы то ни было, я все еще твоя жена, даже если ты не хочешь меня видеть.

Барыбин был удивлен. Он не ожидал такого постоянства со стороны Шиловской. А та, как только узнала о новой кандидатке в заводовладелицы, выпустила остро отточенные когти и заартачилась.

— Я не привыкла, чтобы меня бросали, как использованную тряпку, — сказала она угрожающе. — Даже если ты и разведешься со мной, то это будет тебе дорого стоить. Ты придешь к своей суженой облупленный, как яйцо. Посмотрим, будешь ли ты ей тогда нужен…

Тут-то и всплыли давно забытые условия брачного контракта.

Шиловская как кремень стояла на своем: или деньги, или акции. Свобода означала для Барыбина полную капитуляцию и бедность на всю оставшуюся жизнь. Уступать не хотелось, но борьба не принесла бы никаких плодов, кроме выброшенных на суды денег и вконец испорченных нервов.

Он был в растерянности. К бывшей жене у него оставалась только бесплодная, иссушающая ненависть, обещавшая гореть всю жизнь, как Вечный огонь на могиле Неизвестного солдата. Иногда Алексею казалось, что только смерть способна развести их. Иногда он даже мечтал о смерти. О ее смерти.

Эти видения захлестывали его в самое неподходящее время — во время важных деловых переговоров или когда он наслаждался телом своей новой жены (он уже считал Ирину своей женой), во время просмотра телевизора, когда он натыкался на Шиловскую, с милой улыбкой дающую интервью очередным акулам пера, при чтении утренних газет, когда его беглый взгляд выхватывал ее имя, то и дело фигурирующее в разделе светской хроники (он знал, что она иногда платит репортерам за выдуманные сплетни о себе).

От нее не было избавления.

От этого наваждения было одно лекарство — смерть.

Глава 21

ОССН

Как только дверь за Барыбиным захлопнулась, Костырев легко поднялся и подошел к окну, разминая затекшие ноги. Снаружи начинался тягучий летний дождь. От земли поднимались клубы теплого туманного воздуха, асфальт мокро блестел отблесками света.

Костырев повернулся к Лиле и присел на подоконник. Хохолок пегих полуседых волос на его голове забавно торчал, как нимб святого с древней иконы.

— Что ж, Лиля, зачем ты его так напугала? — улыбнулся шеф.