его защита внушена заинтересованными лицами. Вдобавок апология Космана была очень слаба, и в Берлине говорили в шутку, что она вреднее для еврейского дела, чем нападки Гратенауэра. Была распространена следующая эпиграмма от имени еврея:
А Grattenauer hat mich beleidigt, — es sei!
A Kosman hat mich verteidigt, — oj wey!
Снова книжный рынок был наводнен летучими брошюрами «за» и «против» евреев. В течение весны и лета 1803 г. эта полемика занимала умы христианской и еврейской публики. В берлинской «Фоссовой газете» печатались объявления и заметки о брошюрах Гратенауэра, его сторонников и противников. Выступали писатели и люди на публики, христиане и евреи, часто анонимы. Была издана в немецком переводе вышедшая перед тем латинская диссертация некоего Паальцова «О еврейском государстве, или о Гражданском праве евреев», где доказывалась невозможность терпеть евреев в христианском государстве: этот народ уже потому непригоден к хозяйственной жизни, что он, по сведениям нашего ученого, празднует 280 дней в году. Другой такой же ученый, Ф. Бухгольц (в книжке «Моисей и Иисус»), удивляется, как мог Лессинг дружить с Мендельсоном: ведь не может быть ничего общего между представителем совершенного христианства, и приверженцем «скотской религии» иудеев; чтобы растворять евреев в христианской массе, имеются только два средства: смешанные браки и привлечение евреев к военной службе. Против Гратенауэра защищали евреев барон фон Дибич («Космополитические мысли в евреях и христианах») и некоторые анонимы. Гратенауэр возражал своим критикам в новых брошюрах, и война кипела по всему литературному фронту.
Видя, что полемика принимает характер опасного подстрекательства против евреев, старшины берлинской еврейской общины добились того, что цензура запретила печатать книги и «за» и «против» евреев. Гратенауэр обратился с жалобой к канцлеру и затем к самому королю: его лишают свободы слова, человека, желающего спасти Германию от «чужого азиатского народа, который живет не с нами, а от нас» (nicht mit, sondern von uns lebt), ему, разоренному евреями, не позволяют зарабатывать за свои писания, дающие ему возможность кормить семью, но он будет продолжать свою борьбу, ибо видит в ней «служение государству». Жалобы литературного погромщика остались без последствий благодаря отзыву министра Гарденберга, который заявил, что, не сочувствуя ограничению свободы печати, он, однако, считает в данном случае строгость цензуры законною, так как Гратенауэр проповедует из личных побуждений страстную ненависть к целой нации и собирается еще расширить свою агитацию изданием специального журнала.
После цензурного запрета полемика продолжалась вне Берлина. В провинции некоторые образованные евреи выступили в защиту своего народа, предлагая разнородные, порою наивные проекты решения еврейского вопроса. Один кенигсбергский еврей предлагал патентованное средство: смешанные браки с христианами; другой, напротив, предостерегал еврейских дочерей от знакомства с соплеменниками Гратенауэра. Бреславский учитель и писатель, сотрудник журнала «Meassef» Арон Вольфсон, выступил с апологией еврейства («Jeschurun, или Беспристрастное освещение делаемых евреям упреков», 1804). «Беспристрастие» автора состояло в том, что он предлагал правительству реформировать внутренний быт евреев, цензуровать Талмуд и раввинскую литературу и «очищать» их от устарелых мнений. Умнее апологетов писали обличители-сатирики. Один еврейский врач, скрывшийся под псевдонимом Эпифан, опубликовал в Кенигсберге книжку, ироническое заглавие которой характеризует ее содержание: «Неопровержимое доказательство, что без немедленного избиения евреев и продажи всех евреек в рабство неминуемо должны погибнуть мир, человечество, христианство и все государства, — послание к юстицкомиссару Гратенауэру от Доминика Гамана Эпифана, врага еврейства» (1804). Резкий ответ юдофобам дал С. И. Лефранк из Гамбурга в книжке: «Беллерофон, или Побитый Гратенауэр, с посвящением дьяволу» (1803). Лефранк заговорил с Гратенауэром его же языком, языком улицы. «Ты, — пишет он, — совершаешь величайшее мошенничество в литературе, продавая по шести грошей за штуку такое жалкое, злостное вранье, напечатанное на гнилой бумаге, и еще смеешь говорить: обман есть порок, присущий евреям!.. Ты не можешь простить еврею, что он правильно говорит по-немецки, что он приличнее одевается, что он часто рассуждает более здраво, чем ты, что у него нет бороды, которую можно было бы трепать, что он не говорит уже на испорченном наречии и ты не можешь его передразнивать». Автор, однако, не всегда держится обличительного тона и часто переходит в апологию, что портит впечатление. Он не чувствовал неуместности такой фразы в полемике с уличным писакой: «Вот уже 20 лет еврей всеми силами старается сблизиться с христианами, но как его принимают? Сколько отступлений он уже сделал от своих канонических законов, чтобы приноровиться к вам, а вы поворачиваетесь к нему спиною!» Жалкая нотка отвергнутой любви звучит в таких фразах — печальный отголосок эпохи, когда еврейское общество в Германии так усердно трудилось над своим национальным обезличением во славу немецкой гражданственности, в которой ему упорно отказывали.
§ 29. Время революционных и Наполеоновских войн до 1806 года
Между тем как в Пруссии шла словесная борьба «за» и «против» эмансипации, на занятом французами левом берегу Рейна действовал уже эмансипационный акт 1791 года. Ровно через год после издания этого акта, осенью 1792 года, французские революционные войска заняли города Майнц, Вормс и Шпейер, а через два года они вступили в Кельн, и в течение двух десятилетий весь этот край оставался под властью Франции. Было что-то символическое в том, что впервые в Германии воспользовались благами свободы евреи тех городов, где за семьсот лет перед тем свирепствовали банды крестоносцев, а к концу средних веков еврейские общины были целиком или частью разрушены. В древнем Майнце, где лишь незадолго до революции было восстановлено еврейское гетто, ворота этой тюрьмы были сняты 12 сентября 1798 года. В Кельне, где евреям вовсе запрещалось жить с XV века, впервые послышался зов свободы в прокламации французского комиссара (1798): «Все, что связано с рабством, отменяется. Только одному Богу вы должны давать отчет о ваших верованиях, гражданские же права для всех одинаковы, и всякий независимо от его убеждений будет пользоваться защитою закона». В марте 1798 г. в Кельне поселился первый еврей со времени изгнания 1424 года (в промежуточную эпоху евреи могли жить в Кельне только временно, проездом), а вслед за ним там поселилась еще группа еврейских семейств, что привело вскоре к образованию общины. В семье первого кельнского поселенца, Иосифа Штерна, сохранилось следующее предание. Когда он жил еще один со своим семейством в этом архикатолическом городе, он вдруг ночью услышал колокольный набат и крики: «Jüden heraus!» Подумав, что толпа собралась громить его дом, он выбежал на улицу и тут узнал, что в городе вспыхнул пожар и что упомянутый