Читать интересную книгу Оливковая ферма - Кэрол Дринкуотер

Даже на наш неискушенный взгляд видно, что лист серьезно болен. Я беспокоюсь за здоровье плодов, но Рене заверяет меня, что этой болезни подвержены только листья. Однако дерево надо срочно лечить, поскольку, если этого не сделать, уже через год оно совершенно облысеет. А кроме того, œil de раоп очень заразна.

— После сбора урожая мне придется обработать каждое дерево на ферме ядохимикатами. Сейчас уже поздно это делать — есть опасность отравить плоды.

Я по наивности никогда даже не задумывалась о том, что оливы могут чем-то болеть, и сейчас прихожу в ужас, услышав от Рене, что существует целых девять опасных инфекций, от которых нам придется защищать свои деревья. Некоторые из них переносятся даже садовыми инструментами, и в случае эпидемии их необходимо дезинфицировать после обрезки каждого дерева. Рене смеется, заметив выражение моего лица, и заверяет нас, что такое случается редко и в основном в Алжире.

На обратном пути я обращаю внимание на то, что многие деревни здесь, на юге Франции, располагаются на самых верхушках холмов. Мишель объясняет, что когда-то там устраивали свои наблюдательные посты сарацины, потом на месте постов вырастали крепости, а уже после их изгнания на развалинах крепостей местные крестьяне строили свои городки и деревни.

Название «сарацины» объединяет арабов, мавров, берберов и турок. Все они, если верить истории, вели себя довольно скверно и занимались в основном грабежами и насилием, но тем не менее умудрились внести довольно весомый вклад в местную культуру и традиции. От них население Прованса получило сведения о свойствах многих лечебных трав; они научили местных жителей изготавливать пробки из коры пробковых дубов (что бы стало без них с виноделами?) и добывать смолу из сосен. А еще, как известно, они научили провансальцев игре на тамбурине, и это, несомненно, очень важный вклад в культуру, хотя, должна признаться, ни в Каннах, ни в нашей деревне я не видала ни одного француза, музицирующего на этом замечательном инструменте.

По дороге мы замечаем множество людей с корзинами и палками, бродящих по рощицам и лугам. Вид у них сосредоточенный, и сразу понятно, что они не просто прогуливаются, а заняты серьезным делом. Начался грибной сезон. Я сразу же вспоминаю прошлую осень и банду грибников на нашем участке. В этом году мы должны опередить их!

В Италии на Апеннинах есть деревня под названием Питеглио, жители которой в грибной сезон собирают по три тысячи фунтов funghi[132] в день. Нам на такой подвиг, конечно, не хватит ни сил, ни грибов, но попробовать все-таки стоит. Поэтому ясным воскресным утром мы надеваем резиновые сапоги, берем корзины и отправляемся на охоту. Уже скоро я понимаю, что мы выбрали очень приятный способ нагулять аппетит к ланчу. Воздух пропитан ароматом сырой хвои и земли, мягкий мох пружинит под ногами, весь лес пронизан золотыми солнечными лучами, и повсюду растут грибы. Нам приходится постоянно смотреть под ноги, чтобы не наступить на них. Беда только в том, что я понятия не имею, какие из них съедобные, а какие нет, и Мишель разбирается в этом ничуть не лучше меня. Тем не менее мы весело хватаем их все, скоро набираем полные корзинки и спешим домой, а там раскладываем на столе на несколько кучек по форме, цвету, размеру и, предположительно, виду. Грибов получилось очень много, и я опасаюсь, что нам не съесть их все, но Мишель меня успокаивает:

— Если все окажутся съедобными, замаринуем часть в уксусе — получится отличная закуска.

Мы кладем по одному экземпляру из каждой кучки в корзину и спешим в деревню. Ближайшая аптека по воскресеньям открывается только после ланча, и нам приходится идти в другую, где незнакомый тощий аптекарь с жирными волосами смотрит на нашу добычу с нескрываемым отвращением.

— Я бы ни к одному из них даже прикоснуться не рискнул, — выносит он свой приговор.

Мы не в силах скрыть свое разочарование.

— Вы уверены? Ни одного съедобного?

Самыми кончиками пальцев он брезгливо по одному берет наши грибы, рассматривает, цокает языком и с отвращением бросает обратно:

— Faux, faux[133]. Ешьте их, если хотите, но я бы на вашем месте не стал.

Мишель выбирает из корзинки рыжий гриб с едва заметными полосками на шляпке и подносит его к носу аптекаря:

— Вот, посмотрите: разве это не un lactaire[134]?

— Может, да, а может, и нет.

Чтобы убедить этого Фому неверующего, Мишель переворачивает гриб, демонстрируя рыжие пластинки на изнанке шляпки, и даже разламывает пополам: серединка оказывается почти красной.

— Ну да, это, возможно, млечник, — неохотно соглашается аптекарь. — Его можете попробовать, но другие — даже не думайте! Это все champignons vénéneux[135]. Да и млечник-то у вас весь червивый. — С этими словами он покидает нас и прячется в задней комнате.

— Merci, Monsieur, — хором кричим мы ему вслед.

Мы возвращаемся домой и не без сожаления выкидываем большую часть нашей утренней добычи. Из семи кучек осталась только одна, и побить рекорд жителей Питеглио нам явно не удалось. Восемь грибов, признанных съедобными, я режу и быстро обжариваю в оливковом масле с перцем, солью, чесноком и травами из нашего сада, а потом посыпаю пармезаном и подаю на ланч. Мы устраиваемся на террасе под мягким осенним солнышком и с удовольствием съедаем их, запивая красным «Шатонеф-дю-Пап».

Позже, уже от нашего аптекаря, мы узнаем, что съеденные нами грибы именуются lactaire délicieux или рыжики; они растут в сосновых лесах и считаются одними из самых вкусных.

— Русские их засаливают и таким образом сохраняют, — делится с нами информацией аптекарь, а потом показывает таблицу с изображением грибов, напечатанную специально для таких невежд, как мы.

Внимательно изучив ее, я понимаю, что по крайней мере еще одну из выброшенных кучек мы вполне могли бы съесть — это были faux mousseron, или луговые опята. По дороге домой, разохотившись, мы покупаем на рынке белых грибов, чтобы добавить их в ризотто.

Полный событиями и чересчур короткий (хотя сегодня мы передвинули часы на один час) день подходит к концу. Солнце уже почти скрылось за цепью холмов, и становится прохладно. На склонах то тут, то там загораются огоньки, а из труб в воздух поднимаются уютные струйки дыма. Мишель разводит огонь в камине, а я тем временем раздеваюсь догола и ныряю в бассейн. Желтый фиговый лист падает в воду одновременно со мной и плывет рядом. Холод моментально пронзает меня насквозь, так что немеют кончики пальцев. Чтобы согреться, мне приходится отчаянно работать руками и ногами. Когда я вылезаю, у меня пылает кожа и колотится сердце. Я ношусь по саду, издавая громкие вопли, как индейская скво, вышедшая на тропу войны.

Мишель выбегает на веранду проверить, что случилось, и качает головой:

— Похоже, в грибах были галлюциногены.

* * *

На нас обрушиваются дожди. Даже не дожди, а целые тропические ливни. Серое небо сливается с серым морем, и невозможно различить, где кончается одно и начинается другое. От падающих в бассейн капель разбегаются круги размером с обеденную тарелку, и мне кажется, вода вот-вот перельется через край и хлынет вниз по склону, подобно Ниагаре.

Мы безвылазно сидим в доме и работаем. Я опять занимаюсь сценарием, переписывая его с учетом замечаний Мишеля, но иногда меня охватывает тоска и ощущение собственного бессилия, и тогда я подхожу к окну, прижимаюсь лбом к стеклу и долго стою так, наблюдая, как из водосточных труб хлещет вода. У нас почти не осталось денег. Мне надо спешить, если мы хотим, чтобы следующим летом начались съемки. Время от времени небо освещается молниями, и иногда у нас пропадает электричество. Приходится жить при свечах. Собаки, испуганные раскатами грома, жалобно воют, и мы зовем их в дом обсохнуть у камина. Скоро все комнаты начинают пахнуть мокрой собачьей шерстью.

Пересохшая за лето земля с благодарностью впитывает все эти потоки воды, но нас они радуют гораздо меньше. В доме то и дело обнаруживаются новые щели и трещины. На полу под стеклянными дверями образуются большие лужи, ручейки из них текут в другие комнаты и ванную, и я постоянно сную по дому с тряпками и ведром. К счастью, отремонтированная Ди Луцио крыша пока не протекает. Я каждую минуту жду, что весь разбухший от воды дом рухнет нам на голову, но, надо признать, в старые времена строили на совесть: он течет, скрипит и по-старчески кряхтит, но держится.

В конце концов дождь прекращается. С утра небо сверкает такой младенческой голубизной, будто на нем отродясь не было ни тучки и все эти потоки воды нам просто приснились. Снова становиться тепло, и у меня тут же поднимается настроение. Опытные фермеры говорят, что если качество виноградной лозы зависит от количества солнечных лучей в сентябре, то на созревание оливок больше всего влияет количество дождей в октябре и начале ноября. Сбор урожая на оливковых фермах происходит не осенью, как на всех остальных, а в период между ноябрем и январем. Именно к этому времени маленькие плоды накапливают максимум витаминов, минералов и золотого масла.