Читать интересную книгу Я, Богдан (Исповедь во славе) - Павел Загребельный

- Обещана всяческая справедливость для всех и прощение, - сказал Хмелецкий. - Для этого я и приехал.

- Жаль говорить! Не для того я бежал на Низ, чтобы теперь предстать перед Потоцким помилованным грешником! Верили мы ему не раз и не два, а чем кончалось? Колами да топором палача? Собрались мы тут, сам видишь, в числе небольшом, и помыслов преступных нет никаких, но хотим послать депутацию хотя бы и к королю, и к сейму, чтобы они послушали нас отсюда, если не хотят слушать с Украины. Требуем же для себя и народа своего немного: отменить ординацию нечеловеческую тридцать восьмого года, вернуть старинные вольности наши и вывести войска королевские с Украины и никогда не вводить их, потому как управимся на своей земле сами. Вот так, пане Хмелецкий. Передай пану краковскому все, что слышал и видел у нас, а больше нам нечего передавать, все равно ведь Потоцкий не будет слушать, у него в ушах лишь Марсовы трубы гремят, хотя и уши уже шерстью позарастали. Хвалился тебе я еще пивом, так, может, отведаешь нашего пива-горилки, а перед тем поведу тебя в баню казацкую, может, захочешь, чтобы послужил тебе.

- Прислужить в бане? - удивился ротмистр.

- Разве ж не считают паны, что казаки умеют только печки топить да воду греть для них? Воевода поморский Мацей Немоевский, говорят, похвалялся как-то, что если бы стал великим паном и захотел иметь приличный двор, то секретарем взял бы нидерландца, конюшим - угорца, стольником - итальянца, поваром к горячим блюдам и рыбам поляка, к паштетам француза, кухарку для охендозтв - польку, немку для работы, в постель мазурку и англичанку в придачу, а русина - в баню...

Хмелецкий смеялся вместе со мной искренне, потом добавил и от себя:

- У нас еще говорят, что гетман должен иметь голову итальянскую, сердце французское, руки польские, ноги испанские, чтобы если уж где станет, то не сдвинуться с места.

- Может, чтобы лучше удирать? Но пану Потоцкому и испанские ноги не помогут, ежели придется давать дёру по какой-нибудь причине: слишком толстый и грузный.

Хмелецкий еще один день гостил у нас, пробовал нашу горилку, присматривался ко всему глазом вроде бы и доброжелательным, но пристальным, однако ничего не увидел угрожающего и уехал к своему пану гетману, познакомившись с нашими гуморами, в хорошем настроении.

13

Несчастливое и нечистое это число тринадцать выпало как раз на рассказ о Крыме. Никто не хотел пускать меня к хану.

- Не надо ехать, батько!

- Бесовской веры семя, разве с ним кашу сваришь!

- Не отдали тебя Потоцкому, так почему же должны отдавать хану или черту-дьяволу!

А я отшучивался:

- Я от деда бежал, я от бабки бежал и от хана убегу... Когда-то даже от самого султана турецкого бежал. Когда попал в лютую неволю басурманскую после Цецоры, то думал - крышка.

Гетман коронный Жолкевский убит, гетман польный Конецпольский тоже взят в неволю, все панство было либо перебито, либо угнано в Стамбул. Ну, панство, так что? Конецпольского королевский посол выкупил и отправил его с почестями домой, меня же и на выкуп никто не ставил, а поскорее загнали на галеры черноморские погреть спину да плечи. Ну, обретался так или сяк, пока в Стамбул не попал. А тут султан турецкий Амурат затеял банкет для своего турецкого панства. Велел построить ради такого случая салю длиной в две мили между двумя самыми большими мечетями, весь этот зал из коричного дерева, а верх покрыт попугаячим чамлатом. Возле зала возвели подходящую кухню, а в кухне котел, в котором двенадцать поваров в челнах плавали и пену с варева снимали веслами; варилось же в этом котле четыре тысячи девять баранов целиком и волов полтретяста рубленых и другого быдла вдоволь.

А уже когда начался банкет, привезли на шести верблюдах хрустальную скляницу, в которую было налито вина ведер пятьсот и десятка два-три стаканов. Для этого сосуда соорудили носилки, чтобы несколько десятков узников таскали вокруг столов и кожаными киблами доставали из сосуда вино, как у нас достают из колодца воду. Напившись, кто-то из гостей разбил этот сосуд, стекло узники целую неделю выметали, из-за этого турки не могли ни выйти из зала, ни танцы устроить, ни какое-нибудь развлечение со стрельбой из лука или что там по обычаям нужно было делать.

Вот тогда я (был я тогда среди этих узников), чтобы понравиться чем-нибудь султану, попросил дать мне пушку турецкую, чтобы я мог показать казацкую ловкость в стрельбе. Разрешили, притащили мне янычары пушку, набили порохом, вложили ядро, начал я присматриваться, куда бы выстрелить. Ну, и увидел на шпиле самой высокой мечети, то есть церкви по-нашему, комара, который сидел там и чесал правой ножкой левое ухо. Прицелился я из этой пушки в комара так метко, что ядро пролетело через оба его глаза и комарик рухнул на землю. Побежал я, пока он не пришел в себя, схватил полуживого, без обоих глаз, и поднес султану под золотой балдахин. Вельми удивился падишах, похвалил меня, велел выпустить на волю, потом отцепил от пояса свой кошелек, полный золотых червонцев, и подарил мне на дорогу. Должен бы хан об этом знать, так вот и поеду к нему не как враг его заклятый, а как одаренный когда-то милостями самого султана.

Моя фацеция пришлась по вкусу больше, чем пришлись бы самые веские убеждения и уговоры. Чересчур серьезно воспринимают мир только жестокие люди, а тут собрались добрые и щедрые сердцем, ведь заботились они не о себе, а о народе и его непорабощенной душе.

- Это ж столько мяса от того комара осталось! - прищурил глаз кто-то из казаков. - Куда же его султан девал?

- Хану оно пригодилось бы в самый раз, - добавил другой, - у них там второе лето недород, скот и овцы дохнут.

- Хану это еще ничего, а вот как черным татарам? Без войны да без добычи погибнут!

- А султан на войну против короля не пускает, потому что у них вечный мир.

- Вот тут бы татарам и пойти вместе с нами против панов да пощекотать им брюхо!

- Татары пошли бы, так хан ведь! Он султана испугается.

- Пускай им султан, а у нас будет гетман. Хотим иметь тебя гетманом, пане Хмельницкий, а не ханским узником, вот и не отпустим от себя. Разве ж не намнем бока панам и без чьей-то помощи? Нам лишь бы ударить, а там оно и само в ушах звенеть будет.

- У кого же будет звенеть? - спросил я горько. - Вспомните Наливайко, Лободу, Трясило, Павлюка, Острянина, Гуню. Что они смогли против железного королевского войска с его арматой? А если Крым с нами пойдет, тогда Потоцкого сметем. Не боюсь идти к хану и сына своего родного послал к мурзе перекопскому, потому что верю в татарское благородство. Султаны турецкие в своих фирманах называют татар только благородными, если ж мы и изведали одну лишь их хищность, то, наверное, так уж суждено было и нам, и татарам, но не может так быть до скончания века.

Я вел страшную игру. Одного сына послал к татарскому мурзе, надеясь на его благородство, а второго оставил в Чигирине, не надеясь ни на что хорошее, ибо видел же, как тянутся хищно к маленькому Юрасю холеные, покрытые рыжими волосами пальцы презренного Чаплинского, и если и найдется сила, которая защитит ребенка, то разве что эта несчастная добросердечная женщина, моя голубка Матронка, тоже брошенная мною в прожорливую панскую пасть, незащищенная, неспасенная, неосвобожденная.

Нужно быть влюбленным или несчастным. Был я среди тех, кто не имел ничего своего, где сроду не было ни жены, ни ребенка, вот и должен был стать равным с ними во всем, если хотел, чтобы мне верили и, когда понадобится, шли со мной и за мной.

Я рассорился со всем миром, но не ссорятся только блаженные, а я не хотел быть блаженным. Когда копают ямы для подпорок под новую хату, то первую яму копают на собственной тени, будто обрекая себя в жертву. Бросался в битву один как перст: если выиграю, выиграет весь народ, а если проиграю то только я один.

Приехал из Сечи отец Федор. Поседел и постарел за то время, что мы не виделись, но черные глаза его горели огнем и смехом.

- Выпроводил посланца сил адских и их прислужника Потоцкого? - спросил он меня.

- Выпроводил.

- Что же послал гетманчику?

Я сказал.

- Нужно бы не одни лишь слова. Послал бы ты ему, сын мой, палку, которой Каин убил Авеля; жезл, которым Моисей раздвинул Красное море; ослиную челюсть, которой Самсон побил филистимлян; пращу Давида, которой тот Голиафа убил; меч Авраама, которым праотец хотел убить Якова; весло Ноя, которым тот стукнул по голове дурака, желавшего уцепиться за ковчег.

- Грешен, отче, - засмеялся я, - не догадался соорудить таких примечательных подарков пану краковскому.

- Отпускаю тебе грех сей, сын мой. А еще имеешь какие-нибудь грехи?

- Грешен, отче, - признался я ему, - грешен оком своим, мыслями, руками и намерениями. Но все равно прости меня, отче.

- Бог простит, - благословил меня отец Федор.

- Поедешь со мной к басурманам?

- Кто же тогда поедет, если не я? На хуторе же тогда договорились, вот я и с тобой.