Читать интересную книгу Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси - Нина Молева

Только к полуночи из-за столов вставать стали. Слуги что сил в ногах заторопились посуду вынести, залы для танцев приубрать. Музыканты в скрипки ударили. Дамы прихорашиваться стали. Послала послу сказать, что должен свою государыню от имени царя Московского на первый — самый почетный танец пригласить.

Побагровел Власьев. Издалека видно, еле сдержался: не принято на Руси достойным людям в пляски пускаться. На то потешники есть, скоморохи. А уж чтобы сама государыня царица — неслыханно! Никогда такого не бывало!

Не бывало? Не бывало, говоришь, пан посол? Так будет! Недолго тебе ждать — все будет на Москве! И балы — французский король завидовать станет. И туалеты — английской королеве и не снятся. А сейчас первый приказ молодой царицы Всея Руси: давай, посол, руку. Танцевать не умеешь, так вокруг залы с Мариной Юрьевной пройдешься — иначе что за свадьба.

Первый приказ… И не подумал Власьев. Даже в сторону царицы не взглянул. Набычился — смотреть смешно. Пусть государыня свою волю творит, а он, посол, знает, как государя Московского в свете представлять!

В первом танце с самим королем Зигмунтом прошлась. Потом с королевичем Владиславом. На третий ясновельможный воевода-отец руку дочери предложил — так в пляс пустились, что остальные засмотрелись. На двадцать лет Ежи Мнишек помолодел. Ноги сами такие выкрутасы выделывали, что мальчишкам желторотым впору.

Закружил дочь. К себе притянул: «А теперь поклонись, Марыню, благодетелю нашему, славному королю Зигмуту, в ноги поклонись. За все благодари!»

— Я — царица Московская? В ноги королю польскому? В уме ли ясновельможный отец?

— В уме, в уме, цуречко!

— Никогда тому не бывать! Царица — королю? Он мне кланяться должен. Он! А тут, видишь, шапки перед послом не приподнял!

— Так ведь перед послом — не перед супругом твоим.

— А кого же здесь посол представлял, как не персону царскую?

— Представлять персону — одно, быть персоной — другое. Сама знаешь, как мне снисхождение королевское нужно.

— Пусть попробует снисхождения отцу не оказать, с Москвой дело иметь будет! Вся Москва против него встанет!

— Встанет — не встанет, а нам жить здесь, цуречко. Здесь — не где-нибудь. Пока до тебя до Москвы весть дойдет, пока супруга своего известишь да уговоришь грамоту сюда послать, лишится родитель твой с братьями твоими всякого состояния. Берут легко, отдают трудно.

— Не один отец от короля зависит, что же всем в ногах его величества и валяться?

— Не всем, Марыню, не всем. А вот на отца твоего сенаторы словно взъелись: отчета по экономии Самборской требуют.

— Разве ясновельможный отец не должен им таким отчетом?

— Должен-то должен. Только расходы у меня за последние годы больно велики оказались. Пришлось в ожидании твоего замужества потратиться, сама знаешь.

— Отец хочет сказать, есть растраты?

— Так полагают сенаторы.

— Ты можешь им доказать их неправоту.

— Это трудно, Марыню. А после таких празднеств, таких богатств, скорее всего и вовсе невозможно. Блеск твоего золота затмит их здравый смысл — все поглотит зависть.

— Значит, только Самборская экономия…

— Не совсем так. Еще соляные копи русские — они были у меня на откупе.

— Расходы легли и на них?

— Как же иначе. Кого-то надо было улестить. Кому-то из придворных рты закрыть, чтобы в уши королю ничего злого не нашептывали.

— И теперь ценой моей гордости ясновельможный отец хочет…

— Почему ценой гордости — мы и впрямь за многое благодарны его королевскому величеству. Простая вежливость обернется благодеянием не только для твоего отца, но и для твоего супруга, великого государя Московского.

— Если он простит своей супруге такое унижение.

— А лучше ли будет, если суду и унижению подвергнется отец его супруги?

— Нет, ясновельможный отец, нет!

— А ты подумала, как за твои богатства несметные, царица Московская, нас теперь здесь ненавидеть будут? Как твоя же сестра с супругом своим, ясновельможным Константы Вишневецким, каждый грош твой высчитывать станет и нас, родителей своих, им же попрекнет?

— Ты говоришь о богатствах, ясновельможный отец. Но, глядя на них, сенаторы не смогут тебя обвинить. Они будут знать, что ты с ними всегда сможешь расплатиться.

— О, да! Уж они постараются обобрать Мнишка до последней нитки. Уж они и сейчас руки потирают, какое судилище над ним устроить можно ко всеобщей радости.

— Если ясновельможному отцу это так нужно, я поговорю с его величеством во время личной аудиенции, которую ему дам. Это будет разговор двух монархов.

— Личной? А ты уверена, что король захочет согласиться на такую аудиенцию? Не обманывай себя, царица Московская, Зигмунт в тебе монархини не видит — только свою подданную.

— Подданную? После обручения?

— Разве ты не на его земле? Не в его владениях? Разве тебя уже венчали на царство?

— Какая разница? Будут венчать!

— Будут! Вот ты сначала сумей доехать до Москвы, войди в кремлевский собор, обвенчайся не с послом — с московским царем в личной его особе…

— Ясновельможный отец все время выражает какие-то опасения.

— Не только выражаю — имею основания для опасений. Не артачься, дочь, падай сейчас же, при всей шляхте королю в ноги.

— И что от этого случится? Что?

— А то, что все увидят, как милостиво он тебя поднимет, как обойдется с царицей Московской, в какой комитиве — согласии вы разойдетесь.

— Милостиво? Король польский царицу Всея Руси!

— Хватит, Марыню, хватит! Нет пока никакой царицы Московской — видимость одна. Есть Мнишкувна — не более того. Делай, что отец приказывает. Тогда, может, и супруг твой будущий — слышишь, Марыню, будущий! — лучше с тобой обходиться станет. Запомнит, какая у супруги его поддержка есть, кто в случае чего на помощь к ней придет. Ступай же, Марина Мнишкувна, ступай!

Посол Власьев с кресла приподнялся: зачем царица Московская к польскому королю направилась. Сама! Нет такого в договоренности и быть не могло. Не могло, а стало! Даже глаза рукавом прикрыл, как увидел, что перед королем его государыня, супруга царя Московского, перед полячишкой на колени упала.

Замер зал. Какие там разговоры! Какие танцы!

— Ваше королевское величество, разрешите мне от всего сердца принести вам благодарность и признательность…

За что? За богатства неслыханные? За роскошь дивную, которой никогда на королевских свадьбах не бывало и не будет? За то, что государь Московский согласился с ним, королем, турками битым-перебитым, в союз войти? Что же это, Господи!

Король помедлил, чтобы все увидели, как лежит у его ног Царица Московская. Как благодарствует ему голосом пусть слишком тихим, да все равно все расслышать позволяющим.

Помедлил. Осмотрелся. И тогда только шапку снял, к царице наклонился. Поднял ее со всеми ее жемчугами и бриллиантами, в платье бесценном. Перед собой поставил. Поздравление начал произносить. Длинное. Да какое. Не царицей, не государыней — всего-то навсего великой княгиней Московской Марину назвал.

В зале — муха пролетит слышно. Шляхетство только переглядывается. Ежи Мнишек краснее бурака стал. Посол Власьев так рукава от лица и не отвел: такое увидеть!

Отыгрался король Зигмунт — ничего не скажешь. Напомнил великой княгине Московской о священной ее обязанности мужа своего, великого князя Московского в истинную веру обратить, о нерушимом союзе Польской державы и Московии денно и нощно печься, потомство свое в истинной вере воспитывать.

Вспылил Афанасий Власьев: быть детям государя великого Московского в той вере, какую исповедуют в Московском государстве. Так испокон веку было, так до конца веков и останется!

Будто не слышал его никто: шляхетство стеной перед ним стало. Говорит по-русски: кто его тут поймет, кроме своих! В Москве тоже не больно-то рассказывать станет — его промашка, его, посольский, недосмотр.

У царицы Московской слезы глаза застилают. Хотела от короля на место свое вернуться, отец ясновельможный не дал. За руку подвел к королевичу Владиславу, чтобы и ему до земли поклонилась. И к королевне Анне — чтобы и ей.

Только тогда взяли Марину под руки ясновельможные Панове Миколай Олесьнецкий, каштелян Малогосский и Ваповски — из зала к матери больной, в постели лежащей проводили. На ногах не стояла от обиды горькой, от унижения, от улыбок шляхетских, с какими царицу Московскую провожали.

Первым его величество король Зигмунт с семейством уехать изволил. Как бы Ежи Мнишек стал дочь свою провожать, когда мог самому королю помочь в карету сесть, милостивую благодарность за торжество и послушание Марины Юрьевны выслушать. Вся челядь мнишковская, вся родня и слуги с величайшим почтением экипаж королевский на конях до самого замка проводили.