Читать интересную книгу «Пёсий двор», собачий холод. Том III (СИ) - Альфина

— Сколько же у нас расстрелов, — пробормотал граф, — стороннему наблюдателю могло бы показаться, что мы одними лишь расстрелами и занимается.

— La note juste! Пора уже разнообразить подход: вешать, рубить головы, забивать розгами, четвертовать, в конце концов, — веселился Гныщевич.

Граф прикрыл глаза — кровожадности в нём не хватало даже на подобные шутки. А Веня ощутил вдруг какой-то нерасчленимый ещё азарт. Просто завозилось нечто внутри, защекотало предчувствием.

— Граф, я хотел бы сразу прояснить, — хэр Ройш проигнорировал досужую трескотню, — что настоял на вашем спешном появлении здесь с прицелом на дипломатию. Ваш статус и ваша репутация позволяет вам вести с господами делегатами именно тот диалог, который им по формальным критериям наиболее приятен. А потому я был бы чрезвычайно благодарен вам, если бы по завершении нашей беседы вы нашли время на господ делегатов.

— Одна беда, — ядовито заметил Золотце, — до того нам придётся понять, что всё-таки им говорить.

— Придётся, — кивнул хэр Ройш, и в кивке этом проступила неожиданная, не сочетающаяся с его обыкновенным хладнокровием нервозность. И на хэра Ройша нашлась управа?

— Говорит’ с делегатами будет нелегко, — Плеть прошёлся до гныщевичевского стола, будто хотел удостовериться, что всё на месте. — Господа Мал’вин и Твирин уже с ними встречалис’ — чтобы сообщит’ новост’. Я тоже захотел взглянут’ кое-кому из них в глаза и готов утверждат’, что доверие делегатов мы потеряли бесповоротно.

— Так ли уж бесповоротно, — не справился хэр Ройш с вопросительной интонацией.

— Бесповоротно и окончател’но. Молодой граф Асматов наблюдал сцену почти целиком и сделал свои выводы.

— Quel dommage! Молодой Асматов сам по себе весит не так и много, но он в делегации был главным нашим поклонником. Сменив преференции, il fera fureur среди своих старших и тем гордящихся коллег. А следовательно, — не постеснялся улыбки Гныщевич, — и с коллегами нам церемониться уже ни к чему.

— Предлагаете сделать их в полном смысле арестантами? — уточнил Мальвин. — Это разумно с точки зрения нашего бытового удобства, но вы ведь понимаете, что тут сложно не усмотреть однозначный жест в адрес всего Четвёртого Патриархата?

— Жест, говорите? Pourquoi pas. Мы жили всё это время без патриаршего благословения — и жили прекрасно. Да, вероятно, благословение открыло бы нам доселе невиданные перспективы, но, быть может, пора остановиться? Заметьте, это говорю я — не кто-нибудь! Поиск выгод не может продолжаться aux siècles des siècles, иначе некогда будет пожинать плоды. Переоборудование предприятий почти закончено, мы и без него доказали, что можем продержаться самостоятельно. Петерберг — наш.

— Вы так думаете? — брезгливо переспросил хэр Ройш, будто обходил лужу в новых ботинках. — Спешу вас разочаровать. Половина наших экономических нововведений по природе своей временна и имеет довольно чёткие границы применимости. Не верите мне, послушайте господина Приблева — он, кажется, заслужил ваше уважение. Но ужас сложившейся ситуации в том, что с посылом вашим я всё равно вынужден согласиться. Нам ничего не остаётся, кроме как готовиться к продлению самостоятельного существования, — последние слова прозвучали совсем уж угасшим шёпотом.

— C’est magnifique!

— Нет, это более чем печально.

Хэр Ройш и Гныщевич одарили друг друга самыми скептичными усмешками: о чём, мол, говорить с этим человеком! Содержательная симметрия при столь карикатурной разнице исполнения привносила в эту картину излишнее, близкое к дурновкусию совершенство.

— Вы оба считаете перья пока не пойманного павлина, — заключил вдруг граф. — Чтобы сокрушаться или радоваться петербержской будущности после реакции Четвёртого Патриархата на расстрел графа Тепловодищева, необходимо для начала предоставить ему повод для реакции. А уж в том, как мы это сделаем, ограничены мы исключительно нашим остроумием.

— Мы могли бы отправить кого-то из делегатов обратно, — призадумался Мальвин.

— И дат’ ему свободу изложит’ в Патриарших палатах собственное мнение о Петерберге вообще и конкретно об обстоятел’ствах расстрела? — покачал головой Плеть. — Это честно, но разве мы сейчас ищем честности?

— Умеете же вы прямо поставить вопрос! — воспрянул Золотце. — А что, если… Если мы из любви к разнообразию поведём себя честно сверх всякой меры и публично признаем вину за виновником? Революционный Комитет ведь не санкционировал расстрел графа Тепловодищева, это твиринский произвол — и ответственность тут всецело ложится на Твирина.

— В том случае, если мы её положим, — прошуршал по-прежнему подавленный хэр Ройш. А может, «подавленный» и неудачное слово. Хэр Ройш сомневался, дрожал стрелкой пришедшего в негодность компаса, он весь был само колебание.

Зато твёрдостью позиции мог похвастаться Мальвин:

— Вы говорите ерунду, Жорж. Да, Революционный Комитет не санкционировал расстрел, но, хочу вам напомнить, Твирин и не причисляет себя к Революционному Комитету. Твирин — глава Временного Расстрельного Комитета.

— Хэр Ройш не дал нам побеседовать о вашей сказочной лояльности, о чём я изрядно сожалею.

— Жорж, никакой проблемы лояльности не стоит. Существует документ, регламентирующий деятельность Временного Расстрельного Комитета. Вы с ним, между прочим, ознакомлены. Увы, его составили и подписали во время вашего пребывания в Столице — и вы, к сожалению, не могли внести в него свой вклад. Так или иначе, в соответствии с оным документом, глава Временного Расстрельного Комитета имеет право не согласовывать свои решения с кем бы то ни было ещё.

— Как любопытно. И с чего бы это такой пункт попал в ваш злосчастный документ? — Золотце нарочито закатил глаза. — Не потому ли, что глава Временного Расстрельного Комитета попросту неуправляем, а ваше, господин Мальвин, неравнодушное к бюрократии сердце не успокоилось бы, не формализуй вы сей факт как можно скорее?

Веня прыснул. Сколь бы натянутыми ни были их отношения с Золотцем, во владении искусством уязвлять тому не откажешь.

— Мы все ценим вашу помощь со стрелковой подготовкой Второй Охраны, — скрипнул челюстями Мальвин, — однако же вам следует иметь в виду, что фантазия выставить Твирина единолично виновным в глазах Четвёртого Патриархата ведёт в тупик.

— Нет смысла объявлят’ расстрел случайност’ю, — поддержал его Плеть. — Как сказал всё тот же молодой граф Асматов, если мы допускаем случайности такого рода и масштаба, мы недостойны называт’ся петербержской власт’ю. Думаю, в этом вопросе остал’ной Четвёртый Патриархат будет с ним полност’ю согласен.

— Но ирония в том, что мы как раз таки допускаем! Случайности именно такого рода и масштаба, — возмущённо выдохнул Золотце.

— И хотим в лоб поведат’ об этом Четвёртому Патриархату?

Золотце прикусил язычок. Наверняка каждый вечер твердит себе, что неограниченная власть Твирина творить вокруг себя хаос вовсе, вот ни капельки не на его совести — он-то укатил в Столицу и на установление внутренней иерархии никак не влиял. Блажен, кто сочинил себе оправдание.

Сам Веня феноменом Твирина от души развлекался. Возражений против хаоса у него не имелось — даже, пожалуй, наоборот. Но чистоту удовольствия портило понимание, что этот вихрь дёргает за ниточки стеснительный мальчик, чьим главным страхом ещё недавно было показаться своим новым приятелям нелепым и неуместным. В литературе от феномена Твирина крови полагалось бы стынуть, а дыханию — восхищённо замирать, но реальность предлагала тем, кто успел познакомиться ещё с Тимой Ивиным, лишь широкий спектр сомнений и опасений за прочность его теперешней позиции.

— Потрудитесь уяснить себе, — продолжал кипеть на медленном огне Мальвин, — что без Твирина бесспорной поддержки Охраны Петерберга мы лишимся. А ваше предложение, если доводить его до логического финала, подразумевает, в частности, требование Четвёртого Патриархата выдать им Твирина как преступника. Даже оставляя в стороне вопросы морали — мы не вправе обменивать Твирина на благосклонность Столицы. Наше ключевое преимущество — Охрана Петерберга. Своими руками сдав Твирина, мы это преимущество тотчас потеряем.

— Своими, да, — азартно подскочил Золотце. — А ведь он у нас герой романов! Давайте убедим его раскаяться в содеянном и сдаться по собственной воле. Тогда я первый о нём возрыдаю.

— Исключено, — Мальвин посмотрел на Золотце едва ли не со злобой. — Сколько ещё раз я должен повторить: нет Твирина — нет Охраны Петерберга? Очнитесь, Жорж. Временный Расстрельный Комитет ни при каких условиях не станет перекладывать ответственность за расстрел графа Тепловодищева на Твирина. А при необходимости — разделит её.

— Ах вот оно как! Вы знаете, господа, меня уже мутит от этой слепой лояльности. Твирин — глава Временного Расстрельного Комитета, Временный Расстрельный Комитет будет предан Твирину до гробовой доски, что бы тот ни выкидывал, Временный Расстрельный Комитет ко дну отправится вместе с Твириным, не попытавшись выплыть и тем бесчестно спасти свои шкуры. Замечательно, волшебно, трогательно до обморока! Боюсь, правда, что совершенно не про меня. А потому, господа, выйду-ка к всеобщему удовлетворению из Временного Расстрельного Комитета. Чтобы не портить сюжет.