Читать интересную книгу Последние хозяева Кремля - Гарри Табачник

18 мая читатели „Правды” были поражены. На страницах газеты появилась перепечатанная из „Нью-Йорк Геральд Трибюн” статья Уолтера Липпмана. Дословная перепечатка статьи „реакционного” американского журналиста было явлением неслыханным, тем более, что автор отмечал, что отношение главы советского правительства к эпизоду с самолетом У-2 делает его уязвимым „для критиков как внутри Советского Союза, так и среди его коммунистических союзников”, якобы за то, что он поступился суверенитетом страны. Привыкшим читать между строк советским читателям, а еще более тем, кто внимательно следил за советской прессой за рубежом, явно давали понять, что, у казалось бы, всесильного Хрущева не только есть противники, но что они достаточно влиятельны. Иначе ведь статья в „Правде” просто не увидела бы света.

Незадолго до этого китайцы довели до сведения Хрущева, что они не намерены присоединяться к соглашению о разоружении, принятому без их участия. Они вообще были против встречи в Париже. Мао боялся, что, если СССР заключит соглашение с США, обе сверхдержавы станут властелинами мира.

После статьи в „Правде” не оставалось сомнений в том, что и Липпман выступает против самой возможности американо-советского сближения. На то, что стояло за всем этим, указывали строчки о недовольстве среди коммунистических союзников. Из-за них и была перепечатана вся статья. Понятно было, что это дело рук Суслова, в чьем прямом подчинении находилась „Правда” и... заведующего отделом соцстран ЦК Андропова. Оба были заинтересованы в укреплении отношений с Китаем и оба были за более антиамериканскую политику, чем та, которую пытался проводить Хрущев.

Встреча в Париже так и не состоялась. Силы, к которым принадлежал Андропов, одержали победу. Вскоре после этого, в октябре 1961 года на XXII съезде его выдвигают в ЦК. А из эпизода с американским самолетом он сделал два важных вывода. Он понял, как важно уметь манипулировать прессой. Этим он будет пользоваться и в дальнейшем. И он запомнил, как опасно быть обвиненным в пренебрежении суверенитетом страны. Чтобы избежать этого обвинения, не следует считаться ни с какими жертвами.

В среду Президент должен был принять советского министра иностранных дел. Встреча эта запланирована была давно, и вот теперь Кеннеди колебался: стоит ли встречаться с Громыко, но потом решил принять его и выслушать, что тот скажет.

Громыко прибыл к вечеру. Он сразу же заявил, что Хрущев поручил ему сообщить, что Президент ошибается. Вся помощь Кубе заключается в поставках сельскохозяйственной техники. Советский министр явно хотел убедить его в том, что советские суда везут на Кубу не ракеты, а всего лишь навсего безобидные трактора и сенокосилки. По тому, как говорил Громыко, было ясно, что он ничего не знает о фотографиях. Президент слушал его, в какой-то степени, как пишет Роберт Кеннеди, даже восхищаясь его апломбом и способностью лгать. Советский министр без тени смущения продолжал что-то говорить о комбайнах и молотилках, а Президента так и подмывало вынуть из ящика стола фотоснимки, показать ему их и спросить: Вы называете эти ракеты сенокосилками, господин министр? Но он удержался.

Громыко продолжал лгать, давалось ему это легко и видно было, что дело это для него привычное. Пройдет двадцать один год, и он так же без тени смущения будет лгать, называя перед лицом всего мира сбитый корейский пассажирский самолет шпионским.

— У лжи все-таки короткие ноги, — подумал Кеннеди. — Завтра они запоют по-другому.

Громыко еще раз повторил заверения о сельскохозяйственном оборудовании и добавил, что ни при каких обстоятельствах СССР не снабдит Кубу наступательным оружием.

— Единственно, что мы даем им — так это только оборонительное оружие, — повторил Громыко. — никаких ракет там нет. Да и наших специалистов там всего, — он загнул пальцы на руке, — раз, два и обчелся. Переводчик на мгновение замешкался, пока нашел нужный эквивалент.

Кеннеди кивнул, а про себя подумал о двадцати двух тысячах советских солдат и офицеров, находящихся на Кубе. Это становилось скучным. Он глянул в окно. В темнеющем небе вспыхнули красные точки огней на вершине колонны Вашингтона. При чрезвычайном положении их придется погасить, — пронеслось в голове Президента. — Но до этого не дойдет. Даже если надо будет слушать этого лжеца еще столько же — он готов, если это поможет сохранить мир.

— У нас нет на Кубе никакого оружия, которое бы представляло угрозу для США, — закончил Громыко.

Кеннеди дал понять, что встреча окончена. „Впечатление от этого разговора у него осталось малоприятное”, — вспоминал позднее брат Президента — Роберт Кеннеди.

Расставшись с Громыко, Президент позвонил в Нью-Йорк Эдлаю Стивенсону, представителю США в ООН и обсудил с ним его предстоящее выступление в Совете Безопасности. Вот как описывает это заседание Роберт Кеннеди:

У нас имеются доказательства, - сказал Стивенсон. - Ясные и неопровержимые... Вы, Советский Союз, доставили это оружие на Кубу. - Он повернулся к советскому послу Зорину. — Вы, Советский Союз, а не Соединенные Штаты, создали эту новую угрозу... Господин Зорин, я напомню вам, что вы сами на днях отрицали наличие этого оружия. Сегодня вы опять утверждаете..., что ракет на Кубе нет, или — что мы не доказали, что они там имеются... Прекрасно, сэр. Разрешите задать вам простой вопрос: отрицаете ли вы, посол Зорин, что СССР разместил и продолжает размещать на Кубе ракеты... а также возводить стартовые установки? Да или нет? Не ждите перевода, отвечайте: да или нет?

— Я здесь не в американском суде, сэр, и не намерен отвечать на вопросы, заданные в прокурорском тоне, — стараясь сохранить невозмутимость, произносит Зорин. — В должное время вы получите ответ, сэр.

— Вы находитесь в данный момент перед судом мирового общественного мнения. Вы можете ответить: да или нет? — продолжает настаивать Стивенсон.

— Продолжайте вашу речь, — повторяет Зорин. — Вы получите ответ в должное время.

— Я готов предоставить доказательства тут же, на этом заседании, — произносит Стивенсон и показывает фотографии советских ракет. Это производит ошеломляющее впечатление на Совет Безопасности и на весь мир.”

Пройдет два десятилетия, и уже во времена андроповского правления точно так же будет вести себя преемник Зорина Олег Трояновский, когда ему предъявят запись переговоров советских летчиков, сбивших корейский пассажирский самолет.

Положение в Карибском море принимало все более опасный оборот. Президент объявил блокаду острова, а это означало, что, если советские суда попытаются нарушить ее, они будут атакованы.

В затерянном в казахстанских степях совхозе Ярославский, где я оказался в тот вечер, как и по всему Советскому Союзу люди слушали приказ о задержке демобилизации отслуживших свой срок.

— Неужто опять война! — воскликнул чей-то женский голос в толпе у уличного репродуктора.

Никто не ответил. Гнетущая тишина стлалась над степью.

Мир повис на волоске. Примерно в то же время с обращением к народу выступил и Президент США. Он сообщил о том, что произошло, а в конце своей речи сказал:

— Тот путь, который мы избрали, полон препятствий, как и всякий путь, но он более других соответствует нашему характеру, мужеству нашего народа, нашим обязательствам перед всем миром. Цена свободы высока, но американцы всегда платили ее. Есть путь, на который мы никогда не встанем, — это путь капитуляции и покорности, — говорил Кеннеди. — Наша цель — торжество не силы, а права, не мир за счет свободы, а мир и свобода вместе. На нашем континенте и — будем надеяться — на всей земле. Дай Бог, чтобы цель эта была достигнута.

В Москве царило замешательство. ”Был такой момент, когда одну ночь я не спал дома, — вспоминал позднее Хрущев. — Я ночевал в Совете Министров, потому что нависла реальная угроза войны”.

Те, кто привел мир на грань войны, кто настаивал на более жестком антиамериканском курсе, а в их числе был и Андропов, теперь просто не знали, что делать. Одно дело было бряцать оружием, другое — оказаться под угрозой этого оружия. Сторонники жесткого антиамериканского курса прикусили язык. Теперь они предоставили Хрущеву самому искать выход. Однако пройдет всего четыре года, и Андропов вновь напомнит, что о ракетах забывать нельзя.

28 октября в Белом Доме получили письмо, в котором советский премьер выражал согласие прекратить строительство баз, демонтировать ракеты и вывезти их в Советский Союз.

„Таким образом, — писал Хрущев, — ...налицо все необходимые условия для ликвидации создавшегося конфликта.”

Мир наконец-то вздохнул с облегчением. Это было победой здравого смысла, но это было и поражением Хрущева. Те, кто толкал его на эту авантюру, теперь первыми осуждали его. Андропов открыто не выступал. Он еще не имел права голоса. Он ждал, когда он его получит. Ждать пришлось недолго. В ноябре он становится секретарем ЦК. Кубинские ракеты способствовали его восхождению к власти. До полного обладания ею ему оставалось ровно двадцать лет.