— Техтиек — нехороший человек, разбойник, — смутился Чочуш, готовый откусить себе проклятый язык. — Очень страшный человек: людей режет, как баранов!
— Какой же он нехороший человек для тебя, если спас твою шкуру? — удивился дугпа Мунхинйн. — Вот и помогай тебе после этого! Расскажи о нем подробнее, все, что знаешь!..
Закончив свои вопросы и выслушав ответы Чочуша, черный колдун замолчал, долго растирал лицо, будто сдирал шерсть дикого зверя, что наросла на нем, мычал, пока не спросил глухо и пугающе:
— Ты хотел бы вернуться домой, на Алтай?
— Нет-нет, дугпа! — испугался Чочуш. — Нет!
— Не спеши. Ты можешь вернуться домой не кайчи и не нищим бродягой, как сейчас, а всесильным и знатным зайсаном!
Чочуш потупился:
— Я хочу быть только с вами, дугпа.
Нанжин — лама. И он никогда не забывал об этом. Забывать, что он лама, его заставляли два человека в дацане: хубилган Гонгор и лхрамба Самдан. И Нанжин забывал — он был червь, их раб, их собственность. Но с ховраками Нанжин был лама — говорил как лама, ругался как лама, наказывал как лама!..
Доложив Самдану о приезде еще двух незнакомцев, Нанжин покинул лабораторию, не получив на этот раз ни нагоняя, ни денег. Лхрамба просто отмахнулся от него, как от назойливой мухи: «Все это уже неинтересно и не имеет смысла!»
Едва за ним закрылась дверь лаборатории, как Нанжин выпрямился во весь рост, вынул четки, медленно и величественно двинулся по коридору…
Счет своим грехам Нанжин начал в тот черный день, когда, будучи еще ховраком, попался на удочку Самдана. Вернее еще раньше, украв золотой сосуд с алтаря и продав его караванщикам. Сделано это было так ловко, что на него не пало подозрений, а наказан был другой ховрак, попавшийся вообще на мелкой краже. Но Нанжина выдал Самдану караванщик, у которого лхрамба заметил чашу с клеймом «Эрдэнэ-дзу». Лхрамба тотчас пригласил Нанжина к себе, определил его погонщиком в свой караван, идущий в Тибет за травами, заставив по дороге сделать еще несколько краж. При возвращении в дацан, Самдан добился для Нанжина одежд ламы, пропустив его на экзамен вне очереди, а потом избил его до полусмерти, приказав быть соглядатаем.
На этом беды не кончились, и скоро сам Гонгор поймал его за ухо, когда он шарился в одеждах гостивших в дацане караванщиков. Увел в подвал, допросил и отпустил лишь после того, как Нанжин пообещал ему сообщать о всех занятиях лекаря, приносить на просмотр его бумаги и образцы лекарств.
Так круг замкнулся, и отныне по этому кругу должен был бегать, высунув по-собачьи язык, лама Нанжин, опасаясь одновременно гнева лхрамбы и хамбо-ламы, обходя стороной Чижона, который сторожил подвал, когда его допрашивал Гонгор. Где бы и как бы он ни оступился — Чижон обязательно будет его палачом!
Но сегодня он решил услужить самому себе. И потому решил быть предельно осторожным и аккуратным: сорвись — никто не заступится!
Выследив Самдана, который ушел в библиотеку и надолго засел там за свои книги, Нанжин не стал терять времени, тем более, что Байыра и Монгула он не опасался: лхрамба задал им работы на весь день и половину ночи. Осторожно прокравшись к двери лаборатории, Нанжин повернул в замке свой ключ, проскользнул в помещение, пробежал глазами по полкам, но примеченной им ранее склянки не нашел — или Самдан переставил сосуды по-новому, или совсем убрал яды из лаборатории, получив нагоняй от хамбо-ламы. Огорченный неудачей, он уже собрался уходить, когда увидел кинжал, лежащий на дне плоской коробки, залитой какой-то зеленоватой жидкостью. Для чего мочить кинжал, если он и так хорошо убивает? Значит, Самдан оставил его, чтобы тот пропитался ядом!.. Больше не раздумывая, баньди взял коробку, закутал ее в клочок ткани, висящей на гвозде, толкнул дверь.
Уже поворачивая ключ в замке, услышал шаги где-то на нижних ступенях галереи. Вжавшись спиной в одну из ниш. Нанжин ждал, когда стихнут шаги, но те становились все громче. Человек шел в лабораторию… А если — нет? Проходя мимо, он непременно увидит Нанжина и спросит, что он тут делает и от кого прячется! Отступать было некогда и некуда…
Нанжин запустил руку под ткань, достал мокрый кинжал и снова замер, подняв оружие над головой. По шумному дыханию он уже узнал толстяка Чижона. Что ему надо от Самдана? Постучав в двери лаборатории, дернув ее за ручку, дарга стражников выругался:
— И где его носит, колдуна?
Шаги начали стихать и скоро смолкли. Нанжин выбрался из ниши, сунул кинжал обратно в коробку, вытер мокрую руку о халат, поднес к лицу, понюхал:
— Гнилью пахнет… Как мертвец…
И тут же похолодел от ужаса: ведь в коробке — яд! И не сам ли он теперь пахнет мертвечиной?
Оставив седло, Бабый сразу же прошел к хамбо-ламе Гонгору. Стражники его уже знали и пропустили беспрепятственно, даже не потребовав алуна хубилгана. Гонгор встретил посланника, не скрывая удовлетворения:
— Хоть вы и задержались, лхрамба, но ваш приезд радует. Вы были в Таши-Лумпо?
— Да, хубилган. Таши-лама благодарит вас. Вот его послание, написанное в моем присутствии.
Гонгор поспешно развернул лист, прочел, бессильно опустил руки:
— Он пишет, что и вы, лхрамба, включены в состав миссии… Значит, вы и есть тот пятый бурхан, которого ждут?
— Ждут? — удивился Бабый. — Кто меня может ждать, хубилган? Кому я нужен в «Эрдэнэ-дзу»? Я выполнил поручение, и я свободен!
— Разве вы не прочли послания таши-ламы?
— Оно написано вам, хубилган. И я не читаю чужих посланий.
Гонгор улыбнулся и дружелюбно взял своего гонца за руку:
— Я хотел бы оставить вас в «Эрдэнэ-дзу», лхрамба. А бурханам отдать Самдана, который стал невыносим… Вы понимаете толк в травах?
— Да, я учился делать лекарства восемь лет. Пять из них — в Тибете. Я знаю четыре основы тайного учения благословенного Манлана и все его тантры.[92]
Гонгор вздохнул:
— Вы мне нужны, Бабый. И я не хочу отдавать вас бурханам… Я сумею спрятать вас, а когда миссия уедет, вы станете официальным лхрамбой «Эрдэнэ-дзу»!
Бабый склонил голову: его тоже устраивало такое решение.
В дацанах не любят чужих людей. Если они и появляются, то сроки их пребывания зависят от того, как щедры они для монастыря и его лам. Самые уважаемые гости — караван-бажи и купцы-чуйцы или усинцы; менее уважаемые скотоводы и чиновники, которым нужны ламы для проведения различного рода гурумов и абаралов; совсем неуважаемые — ламы из других дацанов, с которых нечего взять…
Сейчас в «Эрдэнэ-дзу» гостили только чужие ламы со своими ховраками, которые ни с кем не говорили, кроме хамбо-ламы, на моления не ходили, от других лам и ховраков прятались в своих комнатах. И это не могло не стать причиной догадок и разного рода шепотков, о которых Гонгору постоянно докладывали его прислужники и осведомители. Но хамбо-лама не спешил с отправкой миссии. И виной этому было письмо таши-ламы, доставленное Бабыем, где Панчен Ринпоче поручал Гонгору все заботы о миссии и называл бурханов поименно, кроме самого главы западного движения, который «прибудет в „Эрдэнэ-дзу“ в нужный час».