Мы молча переглядываемся, переживая этот миг. Нечто похожее я испытывал, когда впервые совершил прыжок с парашютом. Тогда мы с инструктором словно стали единым целым. Сейчас мы с Иванкой боремся за сына, и наша правда — то единственное, что у нас есть.
А дальше начинается ад. Вы думаете, есть на свете люди, способные самостоятельно шагнуть в котел с бурлящим маслом? Скорее всего, участников ТВ-шоу обманывают. Наобещают с три короба, а потом все перевернут, выставляя героев передачи виноватыми.
В зале, кроме склизкой, выводящей на эмоции публики, находятся депутаты Госдумы, люди из столичной управы, профессора каких-то там университетов и врачи никому неизвестных медицинских центров. Давно забытые актеры и обколотые ботоксом, но никак не желающие смириться с утихшей славой, актрисы.
Все они накидываются на девчонок, делая их самих во всем виноватыми. Информация переворачивается и выставляется совершенно с другой стороны. Главная мысль — почему молчали, зачем брали подарки, отчего позволяли этому продолжаться. И так далее и тому подобное.
— А чем думала, когда одна в лес поперлась?! — орут справа.
— Почему не написала заявление в полицию?! — выкрикивают слева.
— Добиваться надо было правды! — летит сверху.
— Сколько лет молчал, а теперь вдруг совесть взыграла? Денежки боялся потерять? — звучит прямо передо мной от какой-то глубокоуважаемой старушки, заслуженной артистки давно несуществующей страны.
— Шлюхи вы все!
— Остановить надо этих богатых мразей!
— А ты, может, такой же, как папочка, яблоко от яблони?!
— И что ты за сын такой, раз грязью отца поливаешь? Ты про мать подумал? Она у тебя приличная женщина, живописью занимается. Я сама видела!
— Все вы, богатые, миром одним мазаны, папку в тюрьму, а сам на его кресло? На место генерального!
— И дед, главное, у него в Думе!
На всеобщее обозрение вытаскивается информация о моих ночных гонках, прилюдно считается доход и количество квартир. Осуждается наличие сразу нескольких машин. Сопоставляются фотографии, и вдруг обнаруживается, что одна из девушек была моей, потом стала отцовской.
Кто-то смеется, кто-то измывается, другие охают и машут кулаками. Все это тошнотворно, отвратительно и гнусно. Слушать невыносимо, как и являться частью всего этого.
В какой-то момент мне становится все равно на то, что они говорят. Их лица сливаются в кучу, слова — в интершум. И единственное, что меня волнует, — бледная как смерть Иванка. Ей тоже тошно. Мне хочется заткнуть всем рты, вырубить с ноги визгливого депутата, который наверняка сам любит развлекаться с молоденькими девушками в бане, а теперь строит из себя святую невинность и визжит громче остальных.
Мы похожи на собачек в цирке и муравьев на соответствующей ферме. Я уже и не спорю, глядя на часы и надеясь, что все это скоро закончится.
Осуждение, осуждение, осуждение. Все орут, перебивая друг друга. Мне даже смотреть по телевизору это всегда было противно, не то, что участвовать. Но это все ради них. Ради Иванки и сына.
Выходим мы оттуда полностью раздавленные и уничтоженные.
В темноте переходов студии я вдруг нервно прижимаю Иванку к себе. Чувствую, ее трясет. Она будто пустая, осталась одна оболочка. Я обнимаю ее крепче и, зажмурившись, глажу по спине.
— Все закончилось. Все уже позади.
По дороге в гостиницу девчонки плачут. Искренне, навзрыд, все вместе. Пытаюсь поддержать, уговаривая, что это нужно для дела и что мы поступили правильно. Но, по большому счету, им все равно.
Я селю каждую в отдельный номер, чтобы они отвлеклись и не испытывали дискомфорта, общаясь.
Дверь в комнату Иванки приоткрыта. Слышен ее голос, она не плачет. Кажется, разговаривает по скайпу. По ту сторону экрана возмущается Игорек. Добропорядочный доктор волнуется, называя все, что мы сделали, совершенно глупой и недальновидной идеей! Мажорским, то есть моим, маразмом.
— Почему ты меня, своего мужчину, не слушаешь? Почему потакаешь богатому хмырю? Он тебе кто вообще?
— Он отец Василия.
— Отец это тот, кто вырастил. А он Ваську не растил. Он шлялся. Я вас ему не отдам, слышишь меня?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Василия бы забрали, — говорит она тусклым голосом.
— Кто?! — продолжает на высоких тонах. — Ты хорошая мать, Иванка, у тебя работа есть и съемное жилье, ты алкашка, что ли?
— Ты недооцениваешь опасность!
— Он просто дурит тебе голову, чтобы разрушить наши с тобой отношения. У меня подряд три плановые операции, а так я бы ни за что тебя не оставил и, конечно же, поехал бы с тобой, раз уж ты хотела в этом участвовать. Ты же знаешь, как я сильно люблю тебя.
Дальше слушать невыносимо. И я отхожу, возвращаясь в свой номер.
Как же круто все меняется. Раньше я бы ввалился в ее номер, стал доказывать, что я круче, чем он. А теперь вот уступаю. И так дров наломал, жизнь ей испоганив. Так понимаю, что с родителями своими, праведниками, она тоже по моей милости не общается. Не простили они ей внебрачного ребенка.
Мне бы убедиться, что с ней и сыном все в порядке. И все. Больше в ее жизнь не полезу. Материально помогать стану, куплю жилье в благополучном районе, садик выберем частный с положительными отзывами. Надеюсь, удастся мне с моим бизнесом разобраться, стану помогать. Так, как сейчас, она, конечно же, жить не будет. Думаю, пойдут еще мои теплицы в гору. Как раз сегодня Долматов звонил, вроде все пока получается.
По дороге домой мы в пятером почти не общаемся. Каждый чувствует себя опустошенным и размазанным по стенке. Оно и понятно, не каждый день на тебя ведро дерьма выливают.
— Когда выйдет программа, от тебя отвернется вся семья, — тихо шепчет Иванка, глядя в иллюминатор.
— Зато опальному деду будет уже не до Василия.
— Почему ты мне не поверил?
— Потому что судил по своему окружению. Ревновал, злился, ненавидел. Был легкомысленным и глупым. Не представлял, к чему это приведет в итоге.
Иванка ко мне так и не поворачивается. Мы снова молчим, тяжело переживая произошедшее.
Едва выйдя в эфир, передача сразу имеет эффект разорвавшейся бомбы. Телефон накаляется до предела, ко мне в офис прибегает мать, и даже сестра возвращается с отдыха досрочно. Они считают меня предателем, повторяя, что все это неправда. Приходит дед, осуждая подобное поведение. Он зол, беспокоится о своей репутации. Не понимает, почему я просто не отдал отца ему на растерзание.
А я ни с кем не объясняюсь и просто жду. Молча жду. Все, что меня сейчас волнует, — чтобы все наши жертвы оказались не зря.
Спустя какое-то время на отца заводят уголовное дело. В связи с шумихой в полицию начинают обращаться с заявлениями девушки, отказавшие мне изначально. Дело вызывает широкий общественный резонанс. Похождения моего отца активно обсуждаются даже людьми, далекими в повседневной жизни от подобных тем. Формируются условные «лагеря» сторонников и противников каждой стороны конфликта, эти «лагеря» спорят между собой, пытаясь отстоять свою точку зрения. Становится очевидно: в связи с большим количеством эпизодов отцу грозит от восьми до тринадцати лет лишения свободы.
Глава 17
ИванкаМое самочувствие стало намного лучше. И все благодаря тому, что мне теперь не нужно так много работать.
Я открываю дверь и захожу в квартиру. Вещей у нас немного, но нужно где-то достать коробок и собрать все необходимое, потому что скоро мы переезжаем.
— Мама! — С визгом восторга подбегает ко мне Василий.
Я тут же подхватываю его на руки и крепко-крепко прижимаю к себе. Обожаю Васькин запах, он такой родной и, как у всех деток, немного молочный. Удерживая сынишку на руках, щекочу его. Ничего не могу с собой поделать. Этот задорный звук для меня слаще меда.
— Как же хорошо, что мама стала приходить домой рано. — Выходит в коридор Машка, приветливо улыбаясь и стряхивая с рук муку.
Василий тоже испачкан, я перекладываю его на другую руку, и вместе мы идем на кухню.