Один раз отряд наткнулся на целый лес мертвых деревьев – из твердой почвы с соленой коркой торчали пни или спиралью закрученные стволы с остатками толстых сучьев – корявые, растрескавшиеся и настолько пропитанные солью, что горели из рук вон плохо.
И все же дух Сергия был бодр, ибо его конь шагал не по дикой местности. Чтобы в этом убедиться, достаточно было повернуть голову к северу, к Ван ли Чан Чэн – «Великой стене в десять тысяч ли», которую ханьцы звали уменьшительно – Чанчэн.
Стена тянулась из-за горизонта и уходила за горизонт – высокий вал из утрамбованного грунта с редкой чередой башен. Большие сторожевые башни строили из кирпича и белили, окружали зубчатой стеной вовне, а с внутренней стороны вала к ним примыкал военный лагерь.
С дороги было видно, как по наружной стене башни, по зигзагу деревянных лестниц, бегают солдаты, тягая тяжелые дротики для катапульт наверху. Над башней торчал высокий шест, на котором трепался под ветром сигнальный флажок, а по валу бродил одинокий офицер, бдительно осматривающий песчаную насыпь с внешней стороны вала – песок специально выравнивали, чтобы сразу обнаружить следы проникновения врага. Империя стояла на страже завоеваний предков.
В тот же день «великолепная восьмерка» въехала в Северные ворота города Юймэнь. За Юймэнем, чье название переводилось как «Яшмовые ворота», открывался Хэсийский коридор – тысяча верст пути по цепочке оазисов, узкий проход между южными горами и пустыней Гоби, которую на века отгородила Чанчэн.
– Гляди-ка, – хмыкнул Эдик, – настоящие перекрестки!
– Да уж… – протянул Искандер. – Я и подзабыл уже, что, кроме синусоид, существуют еще и прямые углы…
Го Шу улыбнулся горделиво – улицы Юймэня отвергали привычную азиатскую кривизну и разбросанность, разделяя город на четкие квадраты, причем дома жались вплотную друг к другу, «подобно зубьям расчески». Цивилизация!
Главная улица привела от Северных ворот к южной стене, уже через пару кварталов разойдясь широкой рыночной площадью, забитой повозками. Лавки стояли рядами, вовсю шла торговля киноварью, лаком, патокой, зерном. Каретники гордо демонстрировали легкие двухколесные тележки, текстильщики до отказа набивали лавки грубыми изделиями из конопли, искусно выделанными коврами и войлочными покрышками для пола. А у входа на рынок важно восседал чиновник, побрякивая круглыми бронзовыми монетками с квадратными дырками посередине.
– Это у вас деньги такие? – полюбопытствовал Чанба.
– Они, – кивнул Лю Ху. – Называются «цянь».
Конфуцианец поежился, словно озяб – его одеяние, состоявшее из халата и шаровар, было уместно повсюду в Азии, в степях ее и горах, но Поднебесная диктовала иные моды.
Ханьцы мужского полу надевали на себя «ку»: нижнюю одежду, рубаху и штаны – широкие, с мотней, подпоясанные кушаком. Поверх «ку» натягивали «таоку», как бы чехол на штаны – две отдельные штанины, крепившиеся к поясу тесемками. Сей низ обертывался юбкой шан, крепившейся на талии поясом – матерчатым «ню» или кожаным «гэдай», а сбоку крепили «шоу» – цветные шнуры с нефритовыми украшениями, связанными в сетку. К поясу подвешивали нож, огниво, кольцо для стрельбы из лука, иглу…
Этот сложный наряд завершала распашная полукофта-полухалат «и».
И не дай бог запахнуть ее налево – вас тут же сочтут ничтожным варваром, ничего не смыслящим в культуре. Только направо!
Женщины одевались в том же стиле, разве что прически различались в этом «унисексе» – ханьцы вообще не стриглись, заплетая длинные косы, а их жены и подруги собирали волосы в узел, скрепляя его на темени шпильками.
Крикливые торговцы роились вокруг, как мухи, иногда уступая место гадателям и предсказателям будущего, без совета с коими не стоило начинать серьезных дел.
Отряд преторианцев проехал почти всю площадь и выбрался в тот ее угол, где возвышался помост эшафота. Палачи трудились вдумчиво, без спешки, не обращая внимания на любопытствующих бездельников. Они рубили ворам руки, беглым отсекали ступни, клеймили преступников, вырывали им ноздри, кастрировали – крики боли и ужаса сливались в неумолчный вой.
Ступенью ниже приводили в исполнение мягкие приговоры – сбривали бороды или отрезали косы, которые считались обязательными атрибутами мужчин.
Отряд выехал на улицу, и у одного из домов Лобанов заметил шест с красным флагом, посреди которого корячился желтый иероглиф. Лю Ху указал на него:
– Это знак питейного заведения. Видите иероглиф? Его значение – «вино». Там же можно и перекусить.
– Самое время! – оживился Гефестай.
Тзана хихикнула и легко, будто играя, покинула седло. Пошла рядом с конем, стряхивая пыль с его обвисшей гривы.
Вдоль стены заведения выступала коновязь, более двадцати унылых лошадей, оседланных и «припудренных» пылью, тянули воду из поилки. Преторианцы спешились и привязали поводья. Философы, кряхтя, последовали их примеру.
– Отметим прибытие, – крякнул сын Ярная, и переступил порог.
За порогом обнаружился просторный зал, темноватый и душный. Под потолком плавала сизая пелена чада, новые порции которого щедро поставляли сковороды и казаны, вмурованные в громоздкую печь. Наверное, зимой здесь тепло и приятно, но летом было жарковато.
Зал был полупуст, причем на одной его половине гуляла шумная компания в мешковатых халатах, а прочие скромно сидели в сторонке.
Тзана внезапно напряглась, ее лицо затвердело.
– Узнал? – процедила она.
Сергий присмотрелся и не сразу поверил, хотя моментально признал косоглазого.
– Наш Ород, что ли? – пробурчал Эдик.
– Он, – молвил Искандер. – Никаких шансов… Странно, почему они в чубах?
– В чем?
– То, что на этих отморозках надето, называется – чуба. Чубы в ходу у тибетцев… Но тут нет ни одного горца.
– Точно, – подтвердил Гефестай. – Половина – кушаны, ручаюсь. А вон те двое, наверняка, из парфян. И еще парочка – китайской наружности.
– Разберемся…
– Лю Ху, – негромко сказал Сергий, – вы не распорядитесь насчет питья?
– Конечно, конечно!
– И еды! – встревожено добавил кушан.
– А как же, драгоценный Гефестай…
Лобанов устроился за столом – так, чтобы хорошо видеть новую компанию Орода и не подставлять спину.
– Или уйти? – вымолвил Тиндарид, словно продолжая размышления.
– Если у них на уме драка и поножовщина, уход ничего не изменит. Догонят.
– Их тут человек двадцать…
– У Орода уже было под двадцать. Сам знаешь, где они теперь.
– Потасовка нам нужна меньше всего…
– Уж больно ты осторожен стал, – прищурился Эдик. – С каких это пор?
– С тех самых, Эд, когда понял, что смертен. Я, знаешь ли, не тороплюсь в мир иной, а помереть в кабацкой драке… Фи! Это так пошло.