— Вот тебе раз!.. Значит, здесь столицы меняют, как… сюртуки.
— Положим, реже, — улыбнулся Андре. — Три столицы сменились за семьдесят пять лет.
— Двадцать пять лет не слишком большой срок для столицы.
— Конечно, к тому же я ошибся, не три раза, а пять.
— Не может быть.
— Суди сам. Более четырех веков столицей Бирмы была Ава. По капризу короля, одного из сыновей знаменитого Аломпры, ее оставили и перебрались в Сагаин, нечто вроде бирманского Версаля. Через три года, по велению нового короля, столицу перенесли в Амарапуру, или «город бессмертия», на берегу Иравади, в семнадцати километрах от Авы. В тысяча восемьсот девятнадцатом году двор покинул и эту резиденцию и до тысяча восемьсот тридцать седьмого года пребывал опять в Аве.
— Три столицы!
— В тысяча восемьсот тридцать седьмом году двор без всякой причины расстался с Авой и до тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года обретался вновь в Амарапуре.
— Четвертая перемена!.. Воображаю, как доставалось мебели и какие были убытки. Ведь недаром говорят: два переезда — один пожар.
— В тысяча восемьсот пятьдесят седьмом году, по очередному капризу монарха, Амарапура была оставлена окончательно, и сейчас это груда развалин. В семи километрах к северу возникла новая столица — Мандалай. Ее строительство завершилось лет пятнадцать назад.
— Меня удивляют и страсть монархов к переменам, и слепое повиновение подданных их прихотям.
— Ты забываешь, что здесь монарх владеет абсолютно всем: лесами, полями, реками, даже слонами, не говоря уж о людях. Человек здесь — вещь в руках короля. Стены Мандалая, новой столицы, воздвигнуты на человеческих трупах.
— Боже!
— В этом нет ничего нового. В древней Палестине, например, во главу угла при постройке здания закладывали «живой камень» — отгонять злых духов.
— Ну, хорошо… А как же иностранцы, жившие в Амарапуре? Они, надеюсь, имели право остаться там и не переезжать?
— Так и случилось в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом году. Когда король приказал всем жителям переселяться, покидать свои дома, китайцы, которых было очень много и которые только что построили пагоду в своем квартале, отказались исполнить приказ. Их не тронули. В конце концов они все-таки перебрались в новую столицу, простая выгода заставила их это сделать — они остались без покупателей, с товаром на руках. Им еще пришлось унижаться и просить, чтобы их приняли в Мандалай.
— Город-то, по крайней мере, заслуживает внимания?
— Сам увидишь. Надеюсь, мы в нем побываем. Но сначала побродим по западу страны, боюсь, на северо-востоке не будет тековых деревьев.
— Разве в северной Бирме их нет?
— Некоторые авторы утверждают, что тек не растет дальше шестнадцатого градуса северной широты, но это неверно, он встречается много севернее. Мы увидим его непременно и сделаем в тековых лесах много удачных выстрелов, потому что они изобилуют всевозможной дичью. В них водятся и самые свирепые и грозные звери на планете.
— Буду рад продолжить серию метких выстрелов, которую начал Людоедом. Если в тековых лесах есть звери, есть опасность, есть из-за чего поволноваться охотнику — в таком случае едем туда, где растут теки!
ГЛАВА VI
Вверх по притоку Иравади. — Обработанные земли. — Фрике становится отличным стрелком. — Утро на реке. — Восход. — Неожиданная встреча. — Слон? — Нет, всего лишь носорог. — Черные пантеры — супружеская пара. — Двое на одного. — Страдания носорога. — Уникальный двойной выстрел. — Спасенная жертва. — Неблагодарность. — Не делать добра, не нажить врага. — Ярость дикой скотины. — Череп носорога и пуля «Экспресс». — Не слишком крепкая броня. — Для коллекции.
Поднявшись еще немного вверх по течению Иравади, шлюпка вновь вошла в один из бесчисленных притоков, впадающих в реку-богатыршу.
Лоцман превосходно знал не только местную гидрографию, но, как оказалось, и изобилующие дичью подходящие для охоты места.
Друзья, главной целью которых и была охота, решили вполне на него положиться.
Жалеть об этом им не пришлось.
Лодка, замедлив ход, вступала в места все более дикие. Реже показывались поселки, по большей части издалека, обработанные поля исчезли вовсе. Дикая природа вступала в свои права.
Фрике и Андре, хотя и мимоходом, имели возможность полюбоваться, с каким трудолюбием и терпением бирманцы, близкие родственники китайцев, мастеров оросительного дела, смогли обустроить свои плантации.
Всюду, где во время разлива можно организовать орошение, рос рис, который в высшей степени толково и разумно чередовался с другими культурами — табаком, кукурузой, бобами, чечевицей, сладким картофелем, сахарным тростником.
Небольшие поля были разбиты на квадраты, как шахматная доска, и каждый получал ежедневно свою долю воды из запасов в природных бассейнах. Вода растекалась по полям с помощью системы каналов и шлюзов, устроенной просто, но с умом.
Среди ровных ухоженных полей высились фруктовые деревья, приспособленные к местному климату, — финиковые и фиговые пальмы, масличные деревья, гранаты, персики, и даже сливы, груши и вишни, которые особенно странно смотрелись рядом с гуайявами, манго и бананами.
А еще кусты индиго и хлопчатника, лимонные, апельсиновые, ореховые, тамариндовые, камедные, резиновые деревья и многое другое.
То тут, то там из-за деревьев показывалась и снова пряталась блестевшая на солнце маковка пагоды, и вновь тянулись джунгли с колючим тростником, островками бамбуков, травой в человеческий рост — и среди этого великолепия сияла многоводная Иравади.
Нечего и говорить, что водная и болотная птица попадалась в изобилии: то и дело взлетали, испугавшись вздохов паровика, ибисы и фламинго, марабу и чайки, цапли и пеликаны. Парижанин практиковался в стрельбе на лету. Неудача с тетеревами не забылась, он дал себе слово стать превосходным стрелком. Стоя на носу шлюпки, азартно стрелял и ставил все более трудные задачи.
Он явно делал успехи, Андре нахваливал его, ощипывая подстреленных птиц, которые подбирали члены экипажа.
Вечером бросили якорь посредине реки и беззаботно уснули.
Три дня прошло с тех пор, как лоцман принес в жертву Гаутаме посеребренных и позолоченных рыбок. Шлюпка рассекала глубокие и прозрачные воды Яна, или Киук-Яна, притока Иравади, впадающего в нее под двадцать первой северной параллелью. На протяжении тридцати километров Ян поднимается от устья к северо-западу и делится на четыре рукава, расходящихся гусиной лапой. Первые три очень короткие, не более пятидесяти километров, четвертый, идущий с севера на юг, протянулся почти на двести. Река Ян и ее притоки орошают почти незаселенную часть страны, простирающуюся на запад до английской границы. Можно представить, как она богата дичью.