на коленях и омывать им ступни. Ты теперь сама по себе… Вот и поступай, как нужно тебе самой».
«У него и справка есть об ишемической болезни сердца, – настаивал первый голос. – Ты уже давно не следователь, зачем тебе, чтобы подсудимый страдал ради показаний?»
«О, да? – ехидно спросил второй голос. – Егора-то никто жалеть не будет, про Егора ни один из этих журналистов не напишет. А Матвеева поддерживают все, собираются вон у зала суда, делают принты на футболках в честь него… Думай о тех, кто ближе, а не о гуманности».
«Но ведь меня учили – гуманности!»
«Абстрактной гуманности не существует. Не поможешь своим – не сможешь помочь никому».
– Это просто мера пресечения, – прошептала Марина, по-прежнему держа глаза закрытыми. – Всего лишь процедура.
Но голоса не заткнутся, и она это прекрасно знала.
Дверь хлопнула так громко, что Марина вздрогнула, – но в кабинет всего лишь зашла Аня.
– Марина Дмитриевна? – осторожно позвала Аня. Так, должно быть, в вольерах подзывают хищников на кормежку. Марину эта мысль повеселила, и она грустно улыбнулась. Получилось, наверно, что-то вроде гримасы, потому что следом помощница спросила: – С вами всё в порядке?
Марина подняла голову, увидела круглые, как у Бэмби, глаза Ани, машинально протянула руку за бумагами.
– Вы постановление забыли подписать, – пояснила секретарь.
Марина сделала несколько росчерков ручкой по бумаге и вымученно улыбнулась.
– Нервный денек, а?
Аня попробовала улыбнуться в ответ, но маска усталости с ее лица не исчезла. Бедная девочка, подумала Марина, такая красивая и умная, – что же ты забыла в этой дыре? Разве не говорили тебе, что в консалтинге и зарплаты побольше, и офисы покрасивее, и совесть почище? Зачем ты пошла в этот сумасшедший дом с пропахшими хлоркой коридорами и деревянными облупившимися рамами окон?
– Ань? Можно задать тебе один вопрос?
Аня остановилась в дверях и обернулась. Она еще не успела надеть улыбку подчиненной, и лицо плохо спящего по ночам человека еще больше встревожило Марину.
– Если бы ты хотела взять пару дней отпуска, ну…
Аня сначала захлопала глазами, а потом снова надела свою маску-улыбку.
– Нет-нет, Марина Дмитриевна, всё в полном порядке! Вам не стоит совершенно беспокоиться!
Как у любого человека, который хотя бы немного застал Советский Союз, у Марины этот комсомольский задор вызвал непроизвольное движение лицевых мышц. Но судья постаралась тут же скрыть это за ответной улыбкой.
– Хорошо. А то я иногда думаю, не слишком ли много на тебя сваливаю…И правильно ли то, что мы делаем здесь вообще.
Аня как будто растерялась, но потом выражение вежливого подчинения вернулось, и она сказала:
– Я думаю, что да, Марина Дмитриевна. Конечно, правильно.
– Ага, – чему-то своему усмехнулась Марина. – А что именно правильно, Аня?
Аня не поняла, шутит ли начальница – или ее внезапно пробило на откровенность, впервые за пять лет совместной работы.
– Ну, следователь же сам сказал, – начала она, но уже менее уверенно, – есть основания полагать, что подсудимый скроется, будет давить на свидетелей и так далее. Это же следователь, ему же виднее.
«А что, если следователь – идиот?» – подумалось Марине. Ведь только идиот будет утверждать, что спектакля, который был, якобы не было. Несколько подруг Марины видели его своими глазами, так что она знала наверняка. Но вслух вопрос она опять задавать не стала: ведь с точки зрения самой процедуры Аня была права. И с точки зрения того, как Марина натаскивала Аню, Аня была права.
Аня станет лучшим судьей, чем она сама. Победителю-ученику от побежденного учителя.
– И потом, – сказала Аня. – Ведь паспорт у него всё равно есть.
– Какой паспорт? – не сразу отозвалась Марина.
– Израильский. – Аня стояла в дверях, прижимая к груди папку с бумагами, будто сверток с последними пожитками. – Матвеев ведь гражданин Израиля тоже.
– Паспорт всё равно у следаков, – устало отрезала Марина. – Это ни на что не влияет. Они просто нашли повод докопаться до человека.
Аня вздохнула. Задумалась. Красивое лицо сквозь слой тональника прореза́ли морщинки, которые, вот парадокс, Ане даже шли. Она хоть и становилась сразу как будто старше лет на пять, зато делалась более, что ли… Сосредоточенной. Не казалась больше ребенком-переростком.
– Тогда почему вы отправили его в СИЗО, Марина Дмитриевна?
Этот вопрос был из тех, которые вертятся у тебя самого на языке, но которые всё равно застают врасплох: расстраивает, когда то, о чем ты думал, пришло в голову и другому человеку. Марина тяжело вздохнула и закрыла глаза.
– Иди, Ань. Запускай адвоката, я скоро приду.
Дверь закрылась. Марина провела некоторое время над следующим делом, на сей раз гражданско-правовым: цистерна с маслом попала в аварию.
Марина себя чувствовала, как водитель «Hyundai» из дела: в тебя врезался грузовик, вокруг разливается масло, одно неверное движение – и полыхнет, – а тебе только остается ждать, пока тебя кто-то выручит.
Как бы вторя мыслям Марины о покровителе, завибрировал айфон. Константинычу все-таки не терпелось что-то рассказать ей о деле шевченковского театра.
– Да, Константиныч.
– Салют, первая космическая! Что-то голосок у тебя недобрый, усталый какой-то! День не задался?
– Не очень. Ты и сам знаешь, почему.
– Да-да. Я об этом как раз и хотел поговорить.
Марина подошла к окну. Во дворе-колодце суда двое журналистов интервьюировали женщину с короткими рыжими волосами, а чуть ближе к выходу на Садовое мужик в кепке-аэродроме брал конфеты из пакета и закидывал их себе в рот одну за другой. Марина подумала, что тоже не отказалась бы сейчас от конфеты. Пары конфет. Ладно, тройки конфет. Остальное можно передать Саше и Егору. Егору.
– Марин, ты слышишь меня? Вернись из космоса, пожалуйста.
– Да-да, я тут.
– Да. Так вот, повторяю: есть очень большая вероятность, что твою кандидатуру на председателя Н-ского районного одобрят на квалифколлегии. Вот только… – он вздохнул. – Есть проблема.
– Театр Шевченко, – кивнула Марина. – Руководство хочет, чтобы я взяла дело.
– Да. – Обязательный глубокий вздох, обозначающий глубину разверзнувшейся перед Мосгорсудом проблемы. – Ты смотрела новости?
– Конечно, Константиныч, я же делами не завалена, как шваль, только и делаю, что ленту листаю. Даже не знаю, как мне так с работой повезло!
– Ну чё ты вот это самое, Марин? Я, наоборот, не знаю, как сказать…
– Всё равно скажешь ведь.
– Ну… В руководстве считают, что замять скандал с мантией поможет твое судейство. И тот, кто успешно проведет это дело, срывает куш.
– А на мужа решили завести уголовное дело, чтобы мотивировать меня работать? – против воли возвысила голос Марина. Ведь не хотела же срываться, а не получается. – Ты слышал, что у Егора, Константиныч?
– М-м-м… Да, слышал. Сто пятьдесят