Я сознался, что мне уже под тридцать лет.
– Вай-вай! А ты все скитаешься. Знаешь, чем все закончится, если будешь продолжать в таком же духе? – он показал на меня пальцем. – Ты будешь скитаться до конца своих дней, и так никуда и не придешь!
Он сказал это с такой интонацией, будто подобная участь была хуже самой смерти. Я спросил, что в том плохого? И он рассказал. У меня не будет семьи, а это – одна из шестиста тринадцати важнейших мицв, которые за время жизни должна соблюсти каждая еврейская душа. Сидевшие на полу ученики согласно кивали почти каждому его слову.
– Так почему бы тебе не остаться здесь? Можешь жениться… на хорошенькой еврейской девушке, на очень духовной девушке. Оставайся здесь и сам все увидишь. Мы, конечно же, не можем силой заставить тебя остаться, но сделаем все возможное. Поживи тут, скажем, года два, а там видно будет.
Мы еще долго говорили, после чего сердечно распрощались.
Доктор
Вечером я узнал, что прибыл «доктор». Должно быть, он был в иешиве важной персоной – о нем постоянно все говорили. Я был удивлен, узнав, что он ищет встречи со мной. Возможно, их всех удивил гарвардский эпизод моей биографии.
Он стоял рядом со своим кабинетом в строгом синем костюме и при галстуке. Доктор был невысокого роста, но держался с достоинством. Он подозвал меня к себе и предложил совершить легкий променад. Мы вышли к той части стены, которая выходит на Сион и Оливковую гору. Некоторое время мы шли молча, потом он заговорил:
– Ты приехал в Иерусалим. Зачем?
Я даже не знал, что ответить. Только еще раз посмотрел на горы, храмы, мечети и прочие памятники древности. Подножие горы окружали многочисленные захоронения.
– Меня тянуло сюда, – ответил я. – Для этого много причин… – я смешался. – Но думаю, что пришел я сюда за Богом.
После этих слов лицо его стало более спокойным. Я оперся о стену и перегнулся через нее. Солнце стояло высоко над святым городом, разукрашивая небо полосками своих лучей. Доктор поднял глаза и взял меня за запястье. Я ощутил сильное тепло его руки.
– Как тебя там зовут? А отца как зовут? А его отца? Тогда твое еврейское имя – Иуда. И знаешь, что? У тебя еврейская душа, – реакция на его слова возникла автоматически, но он перебил мою попытку ответить:
– Нет, то что у тебя «еврейская душа», означает лишь одно: ты приехал в Иерусалим по определенной причине. Ты ищешь лучшей жизни. Я здесь по той же причине. Я практикую здесь врачебную деятельность уже двадцать лет, а последние десять лет служу на разных полезных должностях. Как и ты, я не собирался переезжать сюда из Европы. Нет, все дело здесь в особом качестве души – ее тянет сюда не поиск спасения, а, скорее, сострадание по отношению к человечеству. Я расскажу тебе историю из Талмуда. Вообще, ее редко рассказывают.
С чувством и расстановкой доктор начал неторопливый рассказ. Он говорил глубоким, завораживающим голосом. В нем было нечто такое, что напомнило мне о йоге Рамшураткумаре.
– Ты знаешь о жертвоприношении Исаака? Согласно некоторым великим рабби, Бог никогда не просил об этом Авраама. Более того, слово, переведенное как «жертва», на иврите означает также «выращивать». А это значит, что Бог просил Авраама воспитать своего сына до его же уровня, но Авраам не мог принять этого, не мог допустить, чтобы его сын, нижестоящий, оказался равным с ним перед Господом, – он остановился и окинул взором город, раскинувшийся внизу. – И даже сегодня никто не может этого по-настоящему принять, – он показал в сторону иешивы: – И поэтому они не могут принять тебя. И никто не принимает другого так же, как самого себя. Мы стремимся подчинить друг друга своей воле. Авраам предпочел увидеть своего сына мертвым, а не равным себе. И тогда Бог послал ангела, чтобы остановить руку, замахнувшуюся ножом, и Авраам увидел, что не прав, и был вынужден отпустить сына.
– Заклание агнца, – продолжил он после паузы, – это принесение в жертву зла Авраама во славу Ха Шема. И сейчас я говорю тебе: иди своей дорогой, а я пойду своей. Но души наши останутся едиными, потому что у них одна цель. – Он взял меня за руку, и я ощутил прилив древнего тепла, легкости и умиротворенности, исходящих из земли иерусалимской.
Согласно писаниям, Мессия придет с Оливковой горы. Мертвые восстанут. Больные излечатся. Народы будут осуждены, и на всей Земле установится Царствие Небесное. Истина победит несправедливость, неверие исчезнет с лица Земли, и больше не будет совершаться ничего неправедного.
Оливковая гора возвышалась над куполом Великого храма, и упиралась своей вершиной в плотную ткань неба. У ее подножия располагался Гефсиманский сад – святыня, окруженная деревьями. В здешнем небе все еще можно было услышать дрожь копыт, падающих замертво всадников, бурление кровавых рек прошлого. По преданию, Он спустится с горы, и подлинный Израиль, сумевший выстоять под натиском грехопадения, пробудится к жизни и выполнит свою миссию – понесет пред собой завет Света.
Но свистящий ветер и длинные караваны верблюдов, медленно идущих через пустыню, казалось, совершенно не замечали течения человеческого времени. Одетые в кожаные одежды люди пустыни с ясными глазами, нагруженные провизией ослы, женщины, несущие воду, молодые люди, мечтательно смотрящие из окон на звездное небо, базарная суета, осыпающиеся с холмов камни, рваные одежды, реки и башни – все это пролетает мимо, словно ветром оторванный от ветки лист.
Закатное солнце заливало тусклые зубчатые стены Старого города и храмовые ворота мягким багрянцем. Ветер безразлично задувал все, что стояло на его пути. Могилы у подножия холма постепенно погружались в ночную тьму. Ожидая воскрешения, они потрескались и почти рассыпались под натиском ветра, времени и событий истории.
Здесь каждый памятник, каждое надгробие служит напоминанием об ушедшей жизни, на каждом камне высечена эпитафия – впрочем, скоро ветер окончательно сотрет все надписи. Об этих могилах забудут, а для будущих поколений все эти надписи окажутся нечитаемым набором символов, окруженным бесконечными догадками относительно их истинного значения.
Я вспомнил одного мудреца, который мог преподать Закон во всей его полноте, стоя на одной ноге.
Кто, если не мы?
Когда, если не сейчас?
Эпилог
Из Вайоминга в Вашингтон
Капитолий, как всегда, был аккуратным и ясным, все здесь было на своих местах. Никакого беспорядка, никаких волнений. В обнаженных перед ветром скульптурах около фонтанов отражались сделанные из стекла здания с массивными табличками на фасадах: «Министерство финансов США» и «Институт истории Америки». Памятник Вашингтону возвышался над Капитолийским холмом, подобно фаллической инкарнации Шивы, которой проходящие мимо паломники выражают свое почтение. На лужайке расположились две группы демонстрантов. Одни требовали отменить запрет на совершение молитвы в школах, другие же держали в руках плакаты, гласящие, что публичное совершение молитвы есть грех.
Прошло уже несколько месяцев с того момента, как я вернулся в Штаты, но я все еще переваривал опыт своего паломничества. На некоторых вещах я особенно сосредоточился. Помимо всего прочего, я обрел внутреннюю цельность и решимость жить в миру, полностью принимая дар воплощения. Приключения, образы, полет сердца – все это часть посюстороннего мира. Отказаться от него, значит, отказаться от рая. Истинный полет возможно совершить только через Землю и время и только посредством данной тебе ситуации.
Я обручился со своей ближайшей подругой и товарищем по духу, Элизабет, которая сопровождала меня почти во всех моих путешествиях. У нас было немножко свободного времени и энергии, и мы запрыгнули в машину и отправились в поездку через всю страну. Вашингтон, округ Колумбия, был конечным пунктом нашей поездки.
Памятник Вашингтону и здание Капитолия соединяла длинная зеленая аллея, вдоль которой стояли аккуратные скамейки. Вместе со многими другими людьми мы шли, чтобы отдать дань уважения символам своей земли. Вдоль Конститьюшн-авеню выстроилась длинная вереница открытых фургонов, продающих футболки с изображением Капитолия и фотографии легендарных спортсменов.
Внутренний интерьер Капитолия был украшен портретами борцов за свободу. На фресках были изображены Вашингтон, пересекающий Делавэр, памятные записки Джефферсона и даже Хануман, поднимающий гору. После посещения этого мемориала мы расположились в тишине около пруда и погрузились в медитацию.
На газоне собралось немало демонстрантов. На специально сооруженном подиуме были установлены усилители, микрофоны, а на полу извивался массивный клубок проводов. Охрана в опрятной униформе следила за порядком. Часть демонстрантов расположилась на ступенях Капитолия, раздавая всем желающим открытки с памфлетами. Когда мы уходили, я взял одну из открыток и сунул в карман.