Пока любитель чая осознанно пьет любимый напиток, звезды и созвездия не имеют никакого значения. Зачем нужны все эти знамения, знаки и видения, когда можно просто идти по земле и свидетельствовать неимоверную зрелищность этого мира? Спрятанные за чадрами лица мусульманских женщин, бурная торговля, тряпки, овощи, масла и сыры, купола и склепы, руины тысячелетней давности, одежды, представляющие всевозможные конфессии, хаос и смятение – разве этого не достаточно? Я был готов отбросить все свои ожидания и предвкушения, и поселиться прямо здесь, за чайным столиком в Иерусалиме. В этом свободном потоке свою хватку ослабляли любые знамения, знаки, предсказания и писания. Здесь священным становилось все, абсолютно все.
Цитадель Давида
Высоко, на самой вершине Сиона, стоит цитадель Давида – высокая цилиндрическая башня, с которой весь Иерусалим виден как на ладони. Рядом с башней расположено каменное здание, в котором состоялась Тайная Вечеря. Примерно в пятидесяти футах от этой постройки возвышается длинная каменная стена. Сидя у этой стены, я наблюдал, как мимо проходили какие-то запредельные множества ортодоксальных евреев, одетых в черные одежды, с лицами, скрытыми за широкими полями шляп и длинными бородами. Одного из них я спросил, откуда они все идут, и он ответил, что в этом районе находится иешива диаспоры – талмудическая школа, основанная сразу после войны.
Вскоре молодой человек, которого я остановил, вернулся в компании еще нескольких людей. Они спросили, еврей ли я. Все это было весьма интригующим, я утвердительно кивнул. Но тут же я начал корить себя за согласие. Мне совсем не хотелось погружаться в это. Мне хотелось верить, что я все-таки достиг чистой универсальности восприятия, вышел за пределы всех обусловленных различий. И внутри меня начала расти стена сопротивления. Что это было – проклятие или благословение кармы? Наследственность, обстановка, возможность?.. Я знал, что внутри я не был ни одним из этих созданий. Но в моих жилах текла кровь прошлого, соединяя в своем потоке века.
Я сидел у стены и пытался защитить себя от давления со стороны этих странных людей в особенных одеждах. Один из них подошел и сел рядом со мной.
– Эй, чувствуешь, какая тут энергетика? – От удивления я даже слегка наклонился назад, посмотрев на него так, словно вопрошал: «Да кто ты вообще такой и откуда ты взялся?» А он продолжал спрашивать:
– Откуда ты, парень?
– Из Нью-Йорка, США, – ответил я.
– Где живешь в Нью-Йорке?
– В Бруклине.
– Где именно в Бруклине?
– В Бенсонхерсте.
– А точнее?
– Бэй Парквей.
– Да ну! А я с Бэс Авеню! Ты в какой школе учился?
– В школе Нового Утрехта.
– Утрехт! Я учился в Лафайете. Мы вам каждый год надирали задницу в футбол.
Все это начинало походить на полное безумие, особенно когда выяснилось, что когда-то я дружил с его кузиной, которая жила по соседству, и вообще у нас была куча общих друзей. Я удивленно хлопал глазами, глядя на этого человека в черном плаще и широкополой шляпе, рассказывающего мне о Бенсонхерсте. Я не мог более сдерживаться. Сбросив свои психологические доспехи, я взмахнул руками и спросил его, как ему удалось взобраться сюда, да еще и в таких одеждах.
– Я был на пути в Индию, – начал он. – Лет восемь назад. Я решил проехать через Израиль. Ну, ты понимаешь – Святая земля и все такое. Тогда это было легко. Границы с Ираном и Афганистаном были открыты, можно было легко пройти через них. Я думаю, билет на поезд из Стамбула до Нью-Дели стоил тогда баксов сорок. Однажды я поднимался прямо наверх, в полном одиночестве, – он указал пальцем на вершину, – и тут меня сразил свет. Он буквально убил меня наповал. Стрела света возникла совершенно из ниоткуда и пронзила меня насквозь! Я упал и сломал себе ногу, прямо здесь, – он показал голень правой ноги. – Тогда появились эти ребята из иешивы и отнесли меня к миквэ (резервуар для ритуального омовения и очищения от душевной нечистоты). Почти сразу нога моя излечилась. Ты же понимаешь, что я решил тщательно изучить все это. Тора – это наше наследие. Это самая таинственная книга из всех когда-либо написанных. Тебе тоже следует ознакомиться с ней. В конце концов, у тебя еврейская душа.
– Какая у меня душа? Да откуда тебе знать, кто я есть? – немедленно отреагировал я. Он улыбнулся так снисходительно, словно слышал все это и раньше. Как бы то ни было, мы уже успели проникнуться друг к другу доверием, и вообще – мы выросли в одном районе. Остаток дня мы провели вместе. При рождении его назвали Ричардом Гринфилдом, но сейчас его звали Рубен. В тот день он провел для меня увлекательную экскурсию по Сиону. Мы остановились у комнаты, в которой совершалась Тайная Вечеря, и Рубен рассказал, что однажды Папа Римский предлагал Рабби миллионы долларов за нее. Разумеется, Рабби не согласился.
Мы поднялись на башню, и сверху нам открылась удивительная панорама пустыни.
– Наверно, когда-то давно мы с тобой прошли долгий путь вместе. Мы были в пустыне, когда Моисей получил Тору, – сказал Рубен. Он говорил об этом так уверенно и даже торжественно, что было ясно: некоторые ортодоксальные мистические школы верят в реинкарнацию. Я начал подробно расспрашивать о его философии, о мотивах, побудивших его остаться в Израиле.
– Должен признаться, – продолжил он серьезным тоном, – мне до сих пор с трудом верится, что мне позволили остаться здесь жить и изучать законы мироздания. Если бы хоть что-то пошло не так, я бы вернулся в Америку и занялся своими делами. Но меня, как и тебя, интересовали только самые возвышенные вещи, наше наследие, передаваемое из поколения в поколение от отца нашего Авраама.
Да, я тоже интересовался только «самым возвышенным». Прозвучало это как типичный подхалимаж, но происходящее в принципе поражало меня так сильно, что я попросил его продолжить свой рассказ. Он произнес имена еврейских отцов-основателей на иврите: «Элохай Аврахам, Элохай Ицхак, Элохай Иааков». Земля обетованная получила не только завет, но и миссию стать царством священников, святым народом, чьи потомки количеством своим превзойдут число звезд в ночном небе. Пустынные отшельники, запертые в гетто, ищущие укрытие в Книге и Законе. Сегодня двенадцать колен снова слышат зов дома. Сегодня наступил день пророчества. Скоро снова придет Он, Единственный, чтобы сокрушить идолопоклонников, служащих Ваалу.
– В прошлом, – говорил Рубен, – мне довелось милостью Божией пережить опыт выхода за пределы формы, ощутить единство с самой сутью троицы Любовь-Бог-Существо. Все же нечто продолжало тянуть меня обратно в физический мир, я снова вступал на почву его дуальности. Тогда я думал, что причина кроется в самом моем теле, и я искал способы преодолеть его влияние окончательно и бесповоротно. Я соблюдал многодневные посты, занимался йогой, принимал пищу по рецептам макробиотики. А когда стал учиться, осознал, что все это невозможно, и вообще – противоречит законам мироздания. Я понял, что должен примириться с божественной любовью и принять в качестве цели просветления жизнь в материальном мире. И чем больше я учился, тем больше осознавал неизбежность тотального принятия этого простого вывода. Иначе я просто бы отвергал божественную любовь.
«Учение» употреблялось им в самом широком контексте и означало не только штудирование Торы и раввинских комментариев к ней, но также и понимание жизни, какой ее уготовил Господь своим приверженным чадам. Подобно Аврааму, посмевшему оспорить наказание Господом Содома и Гоморры, каждый ученик мог подвергнуть сомнению любую доктрину, предположить любую возможность, раскрыть самые тонкие нюансы Закона. Только первая заповедь оставалась непоколебимой и бесспорной. «Я твой Господь, и я вывел тебя из земли египетской. Да не будет у тебя никаких других богов кроме Меня». Основанием для всего сущего было как раз принятие этого Вечного.
– Изучение Торы помогло мне примириться с материальным миром, – говорил Рубен. – Традиционные обычаи, халаха, помогают душе реализовать цель творения и продвинуться в своем развитии. Мы едим мясо в шаббат не для удовольствия, но потому, что это мицва, священный долг каждого еврея, почитающего Закон. Мы здесь не для того, чтобы спасти мироздание, как это пытаются сделать, например, индийские аскеты, но для того, чтобы воплотить волю Божию относительно его творения. Это означает полнейшую интеграцию бесформенной любви с настоящим миром и с его двойственной природой, включающей в себя добро и зло. Мы называем это рацох вашав – танец ангелов, происходящий между Создателем и проявленной природой, где они проявляют себя в ипостаси посланников Бога. Это – наивысший экстаз, и возникает он на другом уровне опыта, возникает навсегда».
Некоторое время мы сидели молча, окруженные величием холмов Сиона. Потом Рубен повернулся ко мне и с хитрой улыбкой спросил: