уловок. Посланный Дорошенком брат его, Григорий, избрал себе ме-
136
стопребыванием Козелец. Шереметев отправил к нему ротмистра
Рославлева убеждать Григория принести присягу царю на
верность, так как сам Григорий первый о таком желании написал
боярину. На убеждения Рославлева Григорий сказал: <с какой
неволи мне присягать? Я вольный человек, летаю как орел сизый>.
- Да ты же писал к боярину, - заметил Рославлев.
- Писал, - отвечал Григорий, чтоб он с нами задоров не
начинал. За что у нас не ладится? За наши козацкие вольности, за
то, что нас в подданство привести трудно! Мы за свои вольности
все до последнего человека помрем, а вот, коли великий государь
изволит своих воевод и ратных людей из малороссийских городов
вывесть, тогда - иное дело. Мы в послушании великому государю
быть рады, и Войско Запорожское Московскому Государству -
каменная стена.
На переписываясь с Дорошенками, Шереметев сносился также
и с поляками, враждебно относившимися к гетману Дорошенку, пригласил польской службы полковника Пиво-Запольского и
послал его вместе с отрядом царских ратных людей на городки, признававшие Дорошенка; посылал Шереметев письма и к бело-
церковскому коменданту, которые попадали в руки козакам
Дорошенка, и по этим письмам Дорошенко упрекал боярина, что
он ищет пагубы Дорошенку и его козакам. Таким образом, с
обеих сторон Дорошенко и Шереметев делали друг другу пакости
при сохранении видимого дружелюбия в своей переписке.
Митрополит Иосиф Тукальский играл тогда роль посредника, уверял
Шереметева, что Дорошенко поступил как истинный раб обоих
монархов, <освобождая христиан от пагубы, а царских ратных от
великих орд соблюдая>, и давал московскому боярину советы
отдать Киев не ляхам, гонителям православной веры, а Войску
Запорожскому. На э*то боярин отвечал: <мы не отдадим Киева никому
и не выступим из него, пока душа наша в теле>.
Дорошенко препроводил Шереметеву перехваченное письмо
Мефодия к Бруховецкому, обличавшее недоброжелательство
епископа к Москве и стачку с изменником гетманом. Любопытное
это письмо, послужившее главнейшею уликою против Мефодия, гласило так:
<Для Бога не плошайся, милость твоя. Вижу, идет дело не о
ремешке, а о целой коже нашей. Чаять, тот честный Нащокин к
тому привел и приводит, чтоб вас, купно же и нас с вами вместе, взяв за шею, выдать ляхам. Почему ведать: не на том ли и присягал
себе? Якож и много знаков таких, что о нас торгуются, - лучше-б
нас не манили, нежели так с нами лестно поступать. И впрямь в
великом остерегательстве живи, да и запорожцы всячески удовляй, а буде сколько запорожцев вышло, ими укрепляйся, а сверх того, и
те городы, порубежные, людьми своими досмотри (т. е. людей своих
137
там расположи), чтоб больши Москва (великороссияне) их не
засели. И’сей мой таков совет занеже утопающий за бритву емлется>.
Далее Мефодий в письме своем советует Бруховецкому послать
Дворецкого под предлогом какого-нибудь войскового дела
посланцем к царскому величеству, чтоб он там проведал о замыслах
Нащокина и московских бояр. <И то не добрый знак, - продолжает
Мефодий, - что Шереметев самых бездельных ляхов любовно
приемлет и их потчивает, бедных людей мучит, а ляхов удовольствова-
ет, из пушек стреляет, а Козаков, хоть бы какие честные люди, за-
лядских собак не почитает и, сверх того, еще похваляется на коза-
ков неслушно, как мне Дворецкий рассказывал, да и с Дорошенком
ссылается, а ты ни о чем не ведаешь. Также разумею, что о сем с
тобою не ссылаются, а слышу, Тяпкин с Дорошенком имеют
съезжаться негде: Бог весть, что все не нам ли на зло>. Далее Мефодий
советует Бруховецкому беречься Нащокина и не отваживаться
ехать к нему, хотя бы тот и приглашал к себе гетмана. Поручая
посланцу своему пану Романовскому словесно изъяснить гетману
подробнее важное дело, Мефодий в конце своего письма говорит: <я
свою мысль тебе объявляю, что мне моя отчизна мила. Храни Боже, чтоб ляхам, взявши нас за шею, имели отдавать, также и к Москве
водити. Лучше смерть, нежели зол живот. И ты буди остерегателен, чтобы, храни Боже, не похотели и тебя, как покойного Барабаша, в казенную телегу замкнув, вместо подарка, ляхам отослати>.
Препроводивши это письмо, Дорошенко писал Шереметеву: <Мефодий был главным заводчиком всякого зла. Он подустил и
умершего Брухов’ецкого на измену, хоть он теперь клянется Богом, будто не знал, не ведал; но так говорит он, не надеясь на себя
довода и свидетельства, а вот собственное рукописание обличает
его; пусть же правда неправедному посрамляет очеса>.
Мефодий был тогда в Киеве, а попал туда следующим путем.
Как мы видели, он проживал в Нежине. Когда началось
волнение и пришла весть в Нежин, что в Прилуках воевода сдался
восставшим козакам, Мефодий намеревался ускользнуть в Киев, чтобы перед московским правительством показаться
непричастным поднятому волнению, которого исхода он еще не мог знать.
Его туда не пустили. Тогда Мефодий собрался уехать в свою
маетность Ушню; козаки проводили его туда по его же воле, хотя
он тогда прикидывался, будто невольно едет и уступает силе.
Когда Мефодий выезжал из Нежина, в то время нежинский воевода
Ржевский стоял на городской стене, и епископ с ним простился
знаками. Не успел Мефодий отъехать от Нежина нескольких
верст, как до него стали долетать звуки начавшейся свалки между
малороссиянами и великорусскими ратными людьми. Не долго
довелось сидеть епископу в своей маетности. Демьян
Многогрешный взял его оттуда вместе с детьми и привез в Чернигов; там
138
епископ сидел четыре недели за караулом: в это время сын его
был послан к митрополиту Тукальскому и к Дорошенку с
отцовским письмом1. Едва сын епископа прибыл в Чигирин, как его
там посадили в тюрьму и содержали под строгим караулом: в
Чигирине епископа так же не любили, как и в городах
левобережной Украины.
Из Чернигова Многогрешный отправил епископа в Седнево, pi там пробыл епископ до того времени, как Дорошенко предпринял
свой поход на левый берег Днепра. Остановившись под Пирятином, Дорошенко вместе с Тукальским отправили за епископом игумена
Чигиринского и полковника Петрановского. Эти лица привезли
епископа в стан Дорошенка2. Епископа, по повелению Дорошенка, отвезли в Чигирин и поместили под караулом в монастыре, а детей
его чернецы и челядники отвезли к митрополиту Тукальскому в
город. На другой день после его невольного водворения Тукальский
прислал потребовать от него архиерейскую мантию. <Велел тебе
сказать митрополит>, сообщил ему присланный чернец, <ты быть
епископом недостоин, первое за то, что принял рукоположение от
московского патриарха, второе за то, что московскому царю
служишь и не хочешь добра гетману Дорошенку и митрополиту
Иосифу, а те, что хотят нам добра, пишут к нам и благословения от
митрополита просят давно уже; так поступают и архиепископ
Лазарь Баранович, и Печерского монастыря архимандрит, и все
игумены киевских монастырей. Ты же так не поступаешь и за то сана
своего недостоин!> Так рассказывает о своих похождениях сам Ме-
фодий; но его показаний нельзя принимать с совершенным
доверием, в особенности там, где он выставляет себя сторонником
московского’ государя, преследуемым за верность этому государю; после
неудачи замысла Бруховецкого, епископу оставалось притворяться
доброжелателем Москвы.
Из Чигиринского монастыря отослали Мефодия в Уманский
монастырь и положили содержать его там под стражею. Но черный
поп Митрофан и архидиакон Лаврентий, принадлежавшие к штату
епископа, взяли у епископова сына 20 червонных, прибавили своих
40 р., и на эти деньги купили лошадей и экипаж. Выпытавши, каким окольным путем безопаснее пробраться до Киева, и заранее
уговорившись с епископом, они подъехали ночью к монастырю, где
1 Если дать веру показанию самого епископа, то в этом письме было
увещание не помогать Бруховецкому против царских ратных людей.
2 Если верить собственным заявлениям Мефодия, Дорошенко начал
убеждать его отстать от московского царя и соединиться воедино с
Войском Запорожским. <Как же нам быть без хана?> - сказал, будто бы, Мефодий. — <У нас>, - сказал ему Дорошенко, - <есть паны: хан