ких нарушений козацких вольностей от царского величества не
было, как вымышляли изменник Бруховецкий с архиереем Мефодием
и Ваською Дворецким, что если были воеводы и ратные люди в
малороссийских городах для обороны малороссийских жителей от
бусурман, так это делалось по челобитию его ж, вора и
клятвопреступника Ивашки Бруховецкого, а коли из того что противное
сталось, то всетаки сталось то через него и по его челобитию.
Последовала Демьяну Многогрешному и царская грамота от 1-го декабря: государь убеждал наказного северского гетмана <не верить бого-
сварным прелестям Суховеенка и его союзника Калги-салтана, но
побивать где возможно богопротивных агарян и не слушать пусто-
душных слов плутов, когда они, ревнуя изменникам, учнут добрых
людей возмущать воровскими вымыслами.
Почти одновременно, как вел Дорошенко сношения с
Шереметевым, были у него другим путем посредствующие сношения
с московским правительством через русского шляхтича Феофила
Бобровича. Этот шляхтич по царскому указу вел их в Гадяче
чрез посредство гетманского-брата Андрея. Главное требование
гетмана Дорошенка, сообщенное через брата его Андрея, было
такое же, как и в сношениях гетмана с Шереметевым: чтоб в
малороссийских городах не было воевод и царских ратных людей, но на этот раз не исключался и Киев, тогда как в сношениях с
Шереметевым Дорошенко допускал в этом городе воевод. Андрей
Дорошенко от имени своего брата говорил Бобровичу: <по нашему
извечному обычаю, где живут козаки, там не должно быть воевод; в большом городе - полковник, в меньшем - сотник или атаман, а над всенародьем - войт. Если царь это примет, то гетман тотчас, пойдет в поход на соединение к Ромодановскому по царскому
указу. Мы не так, как прежние гетманы: не хотим от государя
вымогать денежной и соболиной казны; служить хотим вечно и
быть готовыми против всякого государева недруга, за одни только
за свои вольности, а из царской казны не хотим брать ни копейки.
С поспольства же сами будем отбирать подати и посылать
государю. Под властью Польши быть ни за что не хотим и просим, чтоб Киева не отдавали полякам>.
И все козаки в Гадяче особенно горячились за Киев: <Киев -
кричали они - наша матерь! Своими головами ляжем, а Киева
королю не отдадим! Будет великий государь велит из Киева своих
ратных вывесть, так мы и сами его отстоим, а Киевом ляхам не
владеть>.
- Мы этим перемирия меж государями не нарушим, если от
ляхов станем выбиваться, - говорил Андрей Дорошенко. - Пусть
великих монархов послы съезжаются и договариваются о вечном
покое, а гетман будет просить, чтоб великий государь не уступал
Киева в сторону королевскую; если ж упором ляхи придут к Киеву
143
и в Украину, станем обороняться саблею. В те поры ляхи станут
скорее с царским величеством мириться и сердце их Бог так
смягчит, что они и сами от нас отступятся.
После таких переговоров Феофил Бобрович разослал 23 ноября
в малороссийские города универсал духовного и мирских чинов
людям, убеждая народ оставаться в верности царю, не поддаваться
на прелесть врага Суховеенка, а держаться Дорошенка. Вслед
затем он уехал в Москву хлопотать о подкреплении вольностей
Войску Запорожскому.
Итак, после уничтожения Бруховецкого на левой стороне
Днепра явилось разом три искателя гетманского достоинства: Дорошенко, Многогрешный и Суховеенко. Первые два домогались
получить гетманскую власть от руки царя. Если бы Дорошенку, бывшему уже гетманом на правой стороне Днепра, удалось
получить гетманство на левой, то этим сама собою фактически па-‘
рализовалась бы сила Андрусовекого договора. Обе стороны
Украины, разделенные этим договором, соединились бы снова
воедино. Дорошенко был бы разом подданным двух государей: польского короля.по гетманству на правой стороне и московского
царя по гетманству на левой. Явление было бы странное, а между
тем оно было близко к осуществлению; но еслиб оно
осуществилось, то, конечно, не могло бы иметь никакой прочности. Едва
ли бы согласились на это поляки, а если бы и согласились в
виду каких-нибудь тайных надежд, то всетаки такое явление
стало бы источником новых беспокойств и войн. У малороссиян
накипело чересчур много ненависти к полякам, и народное
восстание, еще не угасшее вполне, разгорелось бы снова на правой
стороне, а левобережные козаки, подчиненные одному гетману с
правобережными, стали бы содействовать своим
соотечественникам; не мог бы оставаться в этой народной борьбе безучастным
и Дорошенко, как правитель края на обеих сторонах Днепра; втянулось бы в эту борьбу и Московское Государство, хотя бы и
против собственного желания. Дорошенку да и вообще
малороссиянам, не освободившимся совершенно от польских притязаний, очень хотелось завлечь московское государство в войну с
Польшею. Уже и теперь Дорошенко, через посредство своего брата
Андрея, заявлял московской стороне, чтоб не ставили козакам в
вину, если начнут воевать с ляхами. В Москве все понимали, но
возобновлять войны с Польшею не хотели и, лаская Дорошенка, мало на него полагались и рассчитывали. Его уверениям в
готовности служить верою и правдою православному царю нельзя было
доверять уже и потому, что его поступки не удовлетворяли прямым
требованиям московского государя. Дорошенко не отпустил на
свободу схваченных народом и отданных ему царских воевод, а
потащил их на правую сторону Днепра. На неоднократные просьбы
144
московского правительства отпустить их отделывался он
обещаниями, на самом же деле держал пленных воевод в городах
правобережной Украины под караулом, а двух, Скуратова и Клока-
чева, в оковах. Сверх того, архиепископ Лазарь Баранович
сообщал в Москву, что к Дорошенку приезжал недавно опять
турецкий посланец - узнавать в Украине, вся ли старшина желает
поступить под власть турок. Все отвечали, что желают. Такие
слухи были поводом, что, несмотря на переговоры Бобровича о
гетманстве Дорошенка на левой стороне Днепра, в Москве
склонялись более к мысли учинить там гетманом Демьяна Игнатовича, тем более, что избрание этого человека в гетманы левой стороны
Днепра не вело за собою прямых поводов к нарушению перемирия
с Польшею, чего так хотело избегнуть московское правительство.
Демьян показал свою преданность Москве, отпустивши всех
царских людей, содержавшихся под караулом в Борзне, Соснице и
Погаре, тогда как Дорошенко, не увольняя пленных воевод, величался перед царскими гонцами, что он довольно угодил царю
и тем, что не отдал этих пленников татарам. За Демьяна
Игнатовича горою стоял Лазарь Баранович, умевший пленить царя
Алексея Михайловича своими красноречивыми писаниями и при-
обресть в Москве уважение. И Шереметев с своей стороны ласкал
Демьяна Игнатовича, назьшал своим приятелем и хорошо
отзывался о нем в своих отписках в Малороссийский приказ. Сам
Дорошенко, хотя и соперник Демьяну по искательству гетманства, наружно относился к нему без враждебности, писал к нему, уговаривал быть верным московскому царю, громить неверных и, не
подавая вида, что желает быть на левой стороне вам гетманом
вместо него, уверял только, что он правою стороною Днепра готов
отдаться в подданство царю, лишь бы не было в украинских
городах воевод и царских ратных людей. Два претендента на
гетманское достоинство заискивали у одного и того же государства; третий, Суховеенко, был противником и польской, и московской
власти, не твердил ни о какой протекции, хотел независимой
вполне Украины и опирался на союз с Крымом. Он стоял на восточной
стороне Малороссии, в урочище Липовой Долине, вместе с Кал-
гою-салтаном, у которого, если только верить ему самому, была
огромная сила. На стороне Суховеенка были полки: Полтавский, Миргородский, Лубенский и Переяславский. Враг и Демьяна
Игнатовича, и Петра Дорошенка, Суховеенко всю осень пытался
привлечь к себе северную часть левобережной Малороссии, остававшуюся в покорности Демьяну; ему это не удавалось: и в
конце декабря обратился он на Дорошенка. Переправившись через
Днепр, Суховеенко бросился на Чигирин, но Дорошенко уже
заранее проведал его намерение, ожидал его прихода и расположил