Читать интересную книгу Излучения (февраль 1941 — апрель 1945) - Эрнст Юнгер

Днем попытка добраться до командного пункта 97-й дивизии. Ее командир, генерал Рупп, ожидал меня у взорванного моста через Пшиш. Мы перебрались через глинисто-желтую реку на надувных лодках. Чтобы добраться до штаба, пришлось пересечь крутой горный хребет, так как ведущий сквозь него туннель из-за взрыва стал непроходимым.

Мы шли густым подлеском, потом по скалам, на которых олени объели все длинные сочные листья. Сотни носильщиков, русских и азиатов, встретились нам на узкой тропе, нагруженные провиантом, материалами и боеприпасами. На склоне при спуске лежал мертвец, облепленный глиной с головы до ног, с которых были украдены сапоги. Лицо его было закрыто длинными черными волосами. Его едва можно было отличить от окружавшей его грязи. Генерал наклонился над ним и пошел дальше, не говоря ни слова. Никогда еще не видел я мертвого человека, по отношению к которому любое пришедшее на ум замечание выглядело бы таким неуместным, как здесь. Предмет, выброшенный на берег морем человеческого безразличия.

В долине мы снова наткнулись на Пшиш. И здесь высокий железнодорожный мост был взорван. Наводнение до тех пор копило принесенные деревья, пока вся конструкция не двинулась в сторону долины. В пролетах ее висели деревья, передки орудий, в ветвях дуба — лошадь с хомутом на шее, кажущаяся в соседстве с этой титанической массой крошечной, как утонувший котенок.

Штаб расположился в будке путевого обходчика. Я остался у генерала, любезного, застенчивого, немного меланхоличного. Мне показалось, что, несмотря на некоторые странности, офицеры его любили. Как Чичиков в «Мертвых душах» объезжал помещиков, так разъезжаю я здесь среди генералов и наблюдаю их превращение в рабочих-исполнителей. Надежды, что среди них появится Сулла или хотя бы Наполеон, следует оставить. Они умеют только приказывать, их можно переставлять и заменять, как части в машине, используя любую деталь, какая покажется лучше.

Ночью в домике офицера-ординарца. Щели между толстых дубовых балок заткнуты мхом. Три койки, карточный и рабочий столы. Два телефона звонят время от времени. Шум суматохи снаружи: люди и животные увязают в грязи. Возле печи сидит на корточках русский пленный, «Иван», и подкладывает дрова, когда гаснет огонь.

Навагинский, 20 декабря 1942

Подъем с майором Вайраутером на наблюдательный пункт, лежащий высоко над долиной. В сыром тумане прошли мы галереями мощных буков с растущими на них черными древесными грибами. Меж ними возвышаются дубы и дикие груши со светло-серыми потрескавшимися стволами. Дорога была помечена зарубками; шаги вдавливали в ее жирную глину плоские островки альпийских фиалок.

Достигнув нашей цели, спрятанной под срубленными ветвями хижины, мы разожгли костер и направили бинокли на покрытую лесом местность. В ее долинах вяло полз густой туман, хоть и мешавший глазу, но делающий рельеф более отчетливым. Поле обзора замыкают длинные полосы водораздела. Сегодня тоже был виден огонь на позиции у подножия Индюка, возвышающегося справа со своим двойным рогом и крутыми гранями. Слева — Семашхо, самый высокий купол, откуда видно Черное море. Он уже принадлежал немцам, но был сдан из-за трудностей с продовольствием. Подходы к таким вершинам сразу усеиваются трупами носильщиков и вьючных животных.

На голой, покрытой снегом площадке бинокль различил группу русских, казалось, бесцельно окружавших ее то с одной, то другой стороны, как муравьи подползавших к ней. В первый раз, сам того не желая, я наблюдал за людьми, как в телескоп, наставленный на луну.

Мысль: в первую мировую войну отдали бы приказ стрелять в них.

Навагинский, 21 декабря 1942

Рано утром отправился с Наве-Штиром вдоль долины Пшиша. Деревья у обрыва на вершине стоят в инее; их припудренные серебряной пылью ветки выделяются в отдалении на темном фоне нижних деревьев. Как странно, что незначительное изменение установившейся температуры, разница в несколько градусов, рождает такое волшебство. В этом есть что-то, вносящее надежду в жизнь и даже в самую смерть.

Мы отдохнули у капитана Мергенера, командира боевой группы. Его командный пункт оказался белым домом, точно лесничество, одиноко лежавшее на утонувшей в грязи поляне. Посреди этой заваленной военным мусором пустыни я заметил ряд содержавшихся в чистоте могил, украшенных к рождеству ветками падуба и омелы. Участок был окружен воронками, но жильцы еще не выехали; слишком велика была разница между теплым жильем и бесприютным болотом.

Боевой отряд двадцатишестилетнего командира состоял из саперного батальона, мотоэскадрона и нескольких групп. После чашки кофе мы поднялись на позицию к саперному батальону. Здесь дело обстояло несколько лучше, чем на других участках. Между деревьями перед постами дозорных по крутому склону тянулась скромная проволочная сетка. Перед ней находилась тройная цепь мин.

Установка мин, особенно ночью, — опасное дело. Мины ставят по шаблону, с тем чтобы их снова можно было обнаружить. Они должны быть хорошо спрятаны, так как бывало, что русские их извлекали и закапывали перед своими позициями. Чаще всего здесь применяют противопехотные выпрыгивающие мины, которые, когда их задевают, взлетают на высоту человеческого роста и затем взрываются. Срабатывание происходит или за счет рывка, когда нога задевает провод, или контакта с одним из трех усиков, торчащих из земли. Минное заграждение тщательно обходят, особенно в темноте, но все равно часто что-нибудь случается.

Так, недавно один фенрих с унтер-офицером и еще одним ефрейтором проверяли здесь мины. Они следовали глазами за натянутой проволокой, но не заметили, что она примерзла к кому земли, дернувшему проволку, когда на него наступили. Унтер-офицер вскрикнул: «Ну, вляпались!», и, бросившись на землю, остался в живых, тогда как взрыв разорвал его товарищей. Прежде чем мина выскочит, раздается шипение, еще есть время бросится на землю. Взрыв вызывают иногда также зайцы или лисы. Несколько недель тому назад на воздух взлетел крупный олень, бродящий в поисках самки между двумя позициями.

Капитан Абт, с которым мы все это обсуждали, наступил недавно на мину и успел броситься на землю. Он не пострадал.

— …так как их уложили не по моим указаниям. — Добавил он в дополнение к длинному непечатному выражению. Эта тирада доставила бы истинное удовольствие старому прусскому вояке.

Итак, позиция была лучше, но состав был без сил. Живут по трое в штольне, здесь же и крошечный командный пункт. Один из троих стоит на посту, к тому же еще служба, раздача пищи, шанцевые работы, установка мин, чистка оружия и рубка дров. И так без замены с конца октября на сильно обстреливаемой позиции, устройству которой предшествовали долгие и тяжелые бои.

То, что сильно стреляли, видно по лесу. В нем зияет множество воронок, среди них новые, свежие, с краев которых осыпается земля. В них еще чувствуется удушливая гарь. Снесены верхушки деревьев. Так как русские не жалеют гранат, из рядов вырывает то одного, то другого постового.

Визит к капитану Шперлингу, батальонному командиру, в его блиндаж, сложенный из дубовых жердей. Потолок подперт толстыми стволами. Двое грубых нар, на стенах полки, на них консервы, котелки, винтовки, одеяла, бинокли. Командир устал, небрит и выглядит, как человек, проведший без сна целую ночь, и не только эту. Он прыгал от дерева к дереву в темном лесу, где капало сверху, и ожидал удара, пока ревущие сталинские орудия заставляли взлетать фонтаном землю, а листву — с шумом валиться вниз. Еще убитый, еще раненый. И так ночь за ночью. К тому же и собственная артиллерия влепила снаряды в его позицию с тыла.

— Мы тут на склонах тоже не бездельничаем, так еще и наши снаряды валятся на нас в лесу.

Старый, классический спор между артиллерией и пехотой.

— Люди больше не сволочатся. Апатия. Это-то и хуже всего.

Он говорит о своем балочном перекрытии, которое не боится мин, но не выдержит тяжелых снарядов. О потерях: «Бывает, что за день никого». Болезни: ревматизм, желтуха, воспаление почек, когда все члены опухают; люди умирают на пути к медицинскому пункту.

Все эти разговоры я уже слышал в первую мировую, однако ныне ощущение страдания притупилось, стало принадлежностью войны, скорее правилом, чем исключением. Мы здесь в одной из самых больших в мире мясорубок, какие были известны со времен Севастополя и русско-японской войны. Мир автоматов, техники испытывает силу земли, ее жизнеспособность, так все это и возникает. По сравнению с этим Верден, Сомма и Фландрия — лишь эпизоды, и невозможно себе представить, что эти картины разыгрываются в других стихиях — на море или в воздухе. В истории идей вторая мировая война совершенно отличается от первой; по-видимому, это величайший со времен персидских войн спор о свободе воли. И вновь фронты протянулись совершенно по-другому, чем это видишь на карте. Первую мировую немцы проиграли вместе с русскими, возможно, что вторую они проиграют вместе с французами.