– Может быть Андрейка не так уж и не прав… – после некоторой паузы отметил воевода.
– Что зарезал своего благодетеля?
– Видаков сговора Петра и Прохора нет. Преставились. Слово против слова. Да, Петр – уважаемый человек. Но что вы помните про Прохора?
– Славный был рубака.
– Вот! – назидательно поднял палец вверх воевода. – И стрелы пущал ловко. Добрый воин. Но несчастья посыпались на него одно за другим. И, поговаривали, что он от службы откажется, ибо не сможет выезжать с поместья. Тут-то Петр ему и предложил и коня, и кольчугу, и шлем.
– И что?
– А то, что Петр мог пойти на условия Прохора, желая усилится таким славным воином.
– Я хорошо знал Петра! Он так поступить не мог с Андрейкой, если бы не был уверен в своей правоте!
– А если бы он узнал, что Прохор мог заплатить, но не платил? А если бы узнал, что мимо его рук проплыли ТАКИЕ деньжища?
– Ну…
– Любой бы из вас так поступил. И нечего рожей кривить. Деньги большие. И если с умом ими распорядится, то московские чины любому обеспечены бы были. А там, глядишь, и думные. Никто бы не отказался. К тому же его люди слышали мой с Андрейкой разговор. А там отрок прямо говорил – у него есть, чем оплатить долг. Тут Петра от жадности и обиды и понесло…
– А если нет?
– Зачем Андрейке лгать?
– Ну… черт его знает?
– Заплатив долг он еще мог купить мерина и какого-нибудь меринка заводного. И пройти верстание. Да его, после такого вклада, и пешего поверстали, записали бы в городовую службу на стенах с наказом через год выезжать уже с конем. И через год бы что-то придумали. Лихой беды в том не было бы.
– А он о том знал?
– Как знать, – пожал плечами воевода. – Тут дело в другом. Если Петр брехал и Андрейка ему действительно ничего не должен, то он… татьбой промышлял выходит. И мы ему в том подсобляли.
– Если Петр и промышлял татьбой, то такое нужно держать в тайне. Ибо урон чести великий.
– А ежели это до Государя дойдет? – спросил воевода. – Тут не чести, тут головы лишимся. Ладно бы Петруша грабил ремесленников или крестьян. И пусть. Но он ведь мерзавец руку на своего поднял. А это не простительно. И с нас спросят, как это так получилось? Как это мы не досмотрели?
– С тебя, батька, с тебя, спросят, а не с нас. – ехидно улыбнувшись, заметил один сотник. – Не перекладывай с больной головы на здоровую.
– А я, полагаете, под пытками молчать стану? – повел он бровью. – Сдам вас – облегчу себе участь. Это ведь вы Петра прикрываете.
– И грех на душу возьмешь?
– Грехом больше, грехом меньше, – пожал он плечами. – Все равно в аду гореть.
– А если мы признаем, что Петр занимался татьбой, шума получится замять?
– Нет. Шум будет так или иначе. Или вы думаете, что о волнениях в посаде тульском царю не доложат? Уже через седмицу он уже будет о том знать.
– Знать-то знать, – заметил один из сотников. – Но ведь если Петр паскудным делом промышлял, то и на нас подозрение падет.
– Потому и нужно сделать все так, чтобы к нам вопросы не возникли.
– Наказать семью Петра?
– Ой дурное это дело. Евдокия – огонь баба. Она сама посад на уши поставит.
– Ох да… – согласились с ним другие, начав отклоняться в обсуждение женщин, и их недостатков.
– Погодите. – поднял руку сотник. – Ежели мы признаем, что Петр занимался татьбой, то Евдокии невместно будет оставлять часть поместья на дожитие. Да и виру взыскать с них надобно. Большую. И пересмотреть долги. Это что же получается? Ее на улицу выгонять? А дочь Петра бесприданницей оставлять?
– Кстати, да. Поместье у Петра славное. И населенное добро.
– Почему? – спросил воевода.
– Что почему? – удивился сотник.
– Почему оно населено добро? Все мы пострадали от татар. Все кто-то кого-то лишился. А Петра, что?
– Он сказывал, что сумел всех схавать по оврагам.
– И зерно с прочим имуществом?
– Видно так.
– И татары их не нашли?
– Так у него поместье в низовье Упы. Они туда если и заглядывали, то мельком. Повезло ему. А так-то да. Землянки они порушили.
– А посевы?
– Не успели.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Дивно… а ведь он, вроде бы, первым про татар прознал.
– Так и есть. Но его люди были в передовом дозоре. Чего в этом дивного?
– Как что? Крестьян сохранил. Грабежей почти избежал. Да и тут, на посаде, так оказалось, что он словно ждал их. Оттого в кремль быстро все перенес.
– Мы все ждали.
– Но успел все сделать чин по чину только он.
– Нет, – покачал головой один из уважаемых помещиков. – Петр не мог с татарами быть в сговоре. Не такой он человек. Да и отец его погиб от их сабли. В бою с ними он был особенно лют.
– Может и так… – согласился воевода.
– Однако же поместье его – добрая землица. Ее ему и нарезано щедро, и людишками заселена.
– А что с вдовой делать? По миру пускать?
– А что мы с бабой не справимся?
– С одной-то? – усмехнулся воевода. – А с жинками своими вы что делать будете? В церкви шапку снимать не стыдно будет? С проклеванными плешками то?
– Шуткуешь?
– Да куда уже там? Выкидывать Евдокию на улицу никак нельзя. Иначе бабий бунт грянет[61], а он пострашнее посадского волнения. Но, ежели признаем Петра татем, то придется.
– Ну Андрейка… ну мерзавец… – покачал головой один из сотников. – Заварил кашу.
– Это мы еще не знаем, какие у него дела с церковью и какого беса в Тулу прибыли огненники. – грустно усмехнулся воевода. – Так что каша у него вышла на загляденье. Не только из крупы, но и с салом, солью и прочим. Теперь ей главное не подавиться.
– Может он от ран умрет?
– И что это изменит? С живым-то полегче будет. Да и воин из него добрый растет. Видели, как он Петра расписал? О! А я видел. Что дитя неразумное. Даже той поганой сабелькой, что у Прошки была. Знал стервец о том, что она не выдержит сильного удара. В общем – я бы против него раз на раз не пошел бы. И это сейчас. А что будет дальше? Верно дарование к делу воинскому, что у Прошки имелось, у Андрейки усилилось. Тем более, что не он эту кашу заваривал. Он лишь уперся рогом и не стал, как телок на поводу идти. Если бы Петр палку не перегнул, все бы обошлось. А он, дурень, увлекся. Ему бы и долг спрашивать не следовало вот так. Но жадность взыграла. Что поделать. А кто без греха?
– Что воин славный – это добре. А жить с таким колючим да зло…чим человечком то как? Не будет ли от него больше бед, чем пользы?
– Ой ли? Краска у него кончилась. Денег особых тоже. Будет жить да службу служить как все. Рано или поздно окажется в долгах. Ничего особенного.
– А кончилась ли она? – спросил один из сотников.
– А откуда она вообще взялась? Может Прохор тайной торговлишкой промышлял? Ведь Андрейка с купцами знается.
– А кто с ними не знается?
– И все же – откуда краска?
– Андрейка сказывает, что не ведает. И в это я вполне верю. Мал он был, чтобы в таких делах участвовать. А Прошка преставился. И вообще, – хлопнул по коленке воевода. – Это неважно все. Вот что с вдовой и дочкой Петровой делать?
– А может признать их поединок Божьим судом и ограничиться долговой тяжбой?
– Уже не получится. Ежели до царя известие о волнениях дойдут, то он строго спросит. А прежде людей своих пришлет все разузнать.
– Тогда получается, что Петрову семейству… – начал говорить один из участников совещания.
И они сосредоточились на этом вопросе. Весьма и весьма серьезном. Потому что жены их не поймут, если их уважаемые мужи лишат Петрово семейство части поместья для дожития и обложат крупными штрафами, по сути выгнав на улицу. Преступление ведь Петра переходило в такой подаче из частного долгового спора, в совершенно иную плоскость. Получалось, что тот обманом ввел общество в заблуждение и хитростью выманил у воеводы достаточно крупную сумму денег. А потом еще и разбоем занимался прямо в пределах города. Такие дела «заминать» можно, если о них широко не известно. Тут же уже поздно…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})